Как бы там ни было, но символы леса, острова, смерти, любви и дороги явно и определенно сопрягаются между собой в русской народной песне на протяжении многих столетий. Пока я вижу только один узел, соединяющий их в нечто цельное – это путешествие Души.
Однажды Дядька и тетя Нюра спели "Степь да степь кругом". Я знаю, с точки зрения "настоящих" фольклористов, это песня недопустимая, не народная. Мне приходилось выслушивать такие мнения. Но мои старички не были фольклористами, они были народом. Поэтому они пели то, что пелось. Более того, они прозревали и сквозь такие песни большой Мир. Когда они закончили петь, Дядька спросил меня:
– Что ты видишь?
Я понял, что он спрашивал о том, что я вижу в пространстве песни, но не нашел ничего достойного, чтобы сказать, и лишь помычал нечленораздельно. Дядька пел не так хорошо, как Поханя, но он и ставил перед собой как бы совсем не певческую задачу. Если он начинал какую-нибудь песню, то я сразу знал, что он готовит какой-то разговор, связанный с ее содержанием, или она что-то пояснит для меня. Поэтому я и не высовывался зря с собственными мыслями. Это, правда, тоже могло повести к наказанию за тупость, но уж слишком трудно было ему соответствовать. Он напел еще раз:
И тут Дядька вдруг приблизил ко мне свое лицо и пропел как бы прямо для меня:
Да, конечно, это авторская песня конца прошлого века, так называемый, жестокий романс. Но какое это имеет значение, если мы подойдем к этому как психологи, а не фольклористы. Пусть она трижды авторская, но ее пели и поют до сих пор. Почему? Что заставляет русскую душу отзываться на ухваченные в ней образы? Почему вообще имело место такое явление песенной культуры, как "жестокий романс"? Ясно, что это явление не случайно и соответствует механике нашего мышления, его архетипам, или, как говорится в просторечии, задевает струны Души.
– Какого рожна их туда понесло? А?- спросил меня тогда Дядька.- Чего им в этой степи требовалось?
– Причем тут степь?- пришел я в недоумение,- Они же ямщики…
– Работа такая?- засмеялся Дядька и запел:
Когда я на почте служил ямщиком,
Был молод, имел я силенку,
И крепко же, братцы, в селеньи одном
Любил я в ту пору девчонку,- ага? Чем кончается?-
Под снегом-то, братцы,
Лежала она, закрылися карие очи…
– А девчонку-то чего в эту дорогу погнало?
В тот раз показанная мне Дядькой связь степи, степной дороги и смерти показалась натянутой и случайной, однако, для народной культуры она естественна настолько, что закреплена как один из архетипических образов даже в обрядах, откуда, очевидно, и попадала в песни. Впоследствии это стало для меня очевидно, но приведу лишь одно подтверждение из Н. Белецкой. Исследуя южнославянскую "поману", она говорит: "Структура обычая говорит о том, что по наиболее существенным моментам ритуала она ближе всего стоит к украинскому обычаю "на саночки посадовiть", когда состарившийся хозяин дома сам добровольно назначает себе время "ухода" и руководит подготовительными ритуальными действами. Основное отличие этих двух обычаев заключается в том, что "на саночках" остаются умирать в степи…" [41, с. 155-156]. Скажу только одно, что даже несмотря на мои постоянные сомнения в деталях того, что мне говорили старики, эта Дядькина мысль меня все равно захватила, особенно когда он добавил:
– Я тебе так скажу, когда-то мы свободно ходили и туда и обратно, а потом начали больше жить здесь, здесь стало важнее… И так, видно, получилось, что все меньше становилось таких, кто ходил, а потом, они еще и, может, таить начали. Вот их-то и звали волхвами и колдунами. А потом стало поздно. Волхвов повывели, а душа болит. Начали вспоминать, а дорога-то эта не стоит, она меняется, она сейчас уже не там, где старые песни помнят. И вот эти новые песни, это же новые песни, они о том, как по старым зарубкам ходят В ту дорожку, которая заросла, ушла… и гибнут, и гибнут…
– Ты только вспомни, сколько за тот век и за этот песен о том, что нет надежды… Хоть "Офицерская прощальная": "Той России уж нет…" Мы просто забыли дорогу и гибнем!..
У русских очень много песен раздольных и тоскливых. Почему? Может быть, за ними таится Знание? А в знании – печаль? Что происходит, когда глядишь внутрь пространства такой песни. Во-первых, если вглядеться удается, видишь, насколько оно огромно, насколько велик объем и пространства этого Мира, и путешествия в нем. А во-вторых, видишь цикличность, круговращение жизни. Ведь это сейчас дожидается дружка у Дунай-речки та же самая девка, которую сговорили – выдали за реку. Подобных текстов и мотивов так много, что можно сказать, что это просто образ Женственности, которая ждет избранника у Мировых вод. Обратите внимание на этот мотив воды и реки. Дунай народных песен – это та же самая "Забыть-река", река забвения, Лета. И поэтому так трудно определить: эта девка уже после сговора или еще до него. Памяти нет, потому что все повторяется и повторяется, новое становится старым, старое меняется на новое, и мы не в силах отыскать дорогу. И попытки Души взбунтоваться против этого порядка вещей оказываются тщетными.
