Довольно улыбаясь, Урза простер к дракону ладони, что-то прошептал, и металлический монстр, открыв пасть, исторгнул из себя огненный шар, который тотчас взорвался, расплавив камни в нескольких сотнях метров впереди.

– Флотон, – с гордостью проговорил Изобретатель, потирая руки. – Неограниченная сила!

Урза еще долго демонстрировал спутнице все боевые возможности своего создания, а она в это время думала о том, что сотня менее мощных, но более мобильных машин была бы намного эффективней в предстоящей войне. И еще она думала, что ради войны Урза изуродовал этот хоть и безжизненный, но все-таки ни в чем не повинный мир. Вокруг дракона лежала сожженная, обугленная земля. Камни превратились в пыль, песок – в стекло, повсюду виднелись лужи нефти и горы отработанной руды. Такой пейзаж напомнил Ксанче ни много ни мало Четвертую Сферу Фирексии. Оставалась только одна проблема.

– Он слишком большой и не поместится в переноску.

– Ему она не понадобится, он может перемещаться между мирами самостоятельно. Даже ты смогла бы управлять им.

– Все равно я не знаю, куда лететь.

Ксанча больше не боялась путешествий сквозь межмирие, но так и не научилась ориентироваться в пустоте, как это делал Урза. Если она отпускала руку спутника, то камнем падала в ближайший мир, и только броня не давала ей погибнуть.

– Тебе не надо никуда лететь, – заверил Мироходец. – С помощью переноски я узнаю дорогу в Фирексию и сам отправлюсь туда на своем драконе. А ты будешь ждать моего возвращения.

Ждать возвращения… Теперь, когда новое оружие Урзы было совсем готово, им и вправду оставалось только ждать появления фирексийцев. Но и во время этого долгого, напряженного ожидания Изобретатель не терял времени даром. Он постоянно расспрашивал Ксанчу о Фирексии. Где находится Храм Плоти? Какие из жрецов наиболее опасны? Где находятся арена и город гремлинов? Как осуществляется переход из сферы в сферу? Откуда доставляется руда к плавильным печам? Стоят они вместе или существует несколько заводов? И еще сотни и сотни вопросов, заставляющих Ксанчу возвращаться к своим мучительным воспоминаниям.

Но еще хуже, чем воспоминания о Фирексии, были кошмары Урзы. Сотни раз Ксанча вскакивала посреди ночи и слышала его сонный бред о ненависти, мести и предательстве. Когда его кошмары достигали апогея, он начинал молить о пощаде и умолял кого-то по имени Мишра простить его. А затем снова обещал отомстить.

Фирексийка, в чьей жизни были лишь оскорбления, угрозы и невыполненные обещания, понимала его стремление к мести. Но в голосе Урзы слышалась какая-то неизбывная, страшная, темная тоска, которая пугала Ксанчу больше, чем глаза Джикса. Дневные разговоры о кошмарах Мироходца ничего не меняли и не объясняли. При одном упоминании имени Мишры он впадал в холодную ярость и мог не разговаривать с ней месяцами. В такие периоды Ксанча начинала мечтать о том времени, когда он приступит наконец к осуществлению своего плана мести, и тогда, возможно, кошмары оставят его, а она сможет спать спокойно.

Уже довольно давно Ксанча научилась управлять кистом и получать с его помощью летающую сферу. В этом шаре она путешествовала по округе, изучая местные диалекты и выменивая у крестьянок еду. Чем дольше отсутствовал Урза, тем дальше уносилась Ксанча в своем летающем шаре и тем больше нового узнавала о жизни смертных. В конце концов, она выполняла наказ Мироходца, не желавшего, чтобы фирексийцы застали ее около пещеры в его отсутствие, считая, что враги могут напасть внезапно, выведать все его секреты и устроить засаду. Он даже подарил ей маленький кулон, способный посылать сигнал в межмирие.

– Если они появятся, – объяснил Урза Ксанче, вешая кулон ей на шею, – спрячься получше, разбей кристалл, и я вернусь. Ни в коем случае не показывайся им на глаза, иначе они схватят тебя, будут пытать, и ты выдашь меня…

Прошло уже двенадцать лет, а Урза все еще разговаривал с ней так же, как в день их первой встречи. Она пообещала сделать все, как он просит, так как не имела ни малейшего желания встречаться с фирексийцами, хотя и понимала: разделавшись со своими врагами, Мироходец вряд ли вернется за ней.

Тем не менее просьбы Урзы не слишком обременяли Ксанчу, получавшую истинное удовольствие от общения с местными жителями. Отдавшись воле ветра, она бороздила пространства этого приветливого мира, удовлетворяя малейшее любопытство, ни разу не встретив запаха фирексийского искрящегося масла. Изучив языки и письменность, Ксанча стала собирать книги и выяснила, что их пещера имела сотню названий и овеяна легендами о древнем проклятии. Она изучала историю, слушала рассказы о войнах и легендарных героях.

Этот мир ночью освещала всего одна луна, рождавшаяся заново каждые тридцать шесть дней. С ее помощью люди измеряли время, и постепенно Ксанча привыкла поступать так же. Дважды в месяц она возвращалась к пещере, иногда находя в хижине послания от Урзы, иногда заставая его самого.

Великий Изобретатель был одинок. Кроме случайно спасенной фирексийки и призраков из прошлого, у него никого не осталось. Он рассказывал, что мироходцы нередко встречаются на просторах вселенной, но сам избегал общения с ними. Как, впрочем, и с живыми людьми. Ксанча понимала, что только одиночество может заставить Урзу вернуться к ней после разгрома Фирексии. И хотя она искренне жалела своего спасителя, всякий раз вздыхала с облегчением, когда, возвратившись, находила хижину пустой.

Иногда Ксанча думала о своем сердце – маленьком комочке, отобранном у нее когда-то жрецами. Время от времени она вспоминала о нем, потом забывала, но встреча с триенами натолкнула ее на мысли, от которых она уже не могла избавиться.

Поверья триен гласили, что в сердцах хранятся преступления, совершенные при жизни, до тех пор, пока они не переполняют чашу божественного терпения, а потом грехи разрывают сердце на куски, отправляя человека в преисподнюю.

Очистить сердце от преступлений можно при помощи кровопусканий и ритуальных танцев. Ксанча думала, что подобным образом она сможет избавить Урзу от кошмаров и чувства вины. Правда крови в нем было не больше, чем в истинном фирексийце… Девушка танцевала с триенами вокруг ритуального костра, как вдруг посреди всеобщей истерии и экстаза вспомнила о своем собственном сердце. Жрецы Храма Плоти солгали ей. Она совершила уже очень много ошибок, а Всевышний так и не призвал ее к себе. Значит, ее сердце все еще в Храме Плоти, значит, оно живет. Ледяной ужас сковал Ксанчу, когда она представила, что случится, если Урза разрушит Фирексию. Впервые она пожелала Мироходцу неудачи.

Но время шло, страхи постепенно бледнели, словно вечерние тени, а фирексийцы все не возвращались.

Прошло двести лет. Как-то раз, возвращаясь из очередного путешествия, Ксанча еще издалека, с высоты, заметила движение у каменистого отвала пещеры. Сильное волнение охватило девушку, когда она разглядела землеройные машины, жрецов-исследователей и гремлинов, суетящихся у переноски. Прошлое вновь пролетело перед ее глазами, а тревога за сердце заполнила мысли.

Приземлившись неподалеку, Ксанча спряталась за высокой скалой и дрожащими руками вытащила из-за пазухи кулон – подарок Мироходца. Пришло время выбора. Она смотрела на искрящийся кристалл и вспоминала печи Четвертой Сферы, арену, тесную камеру без окон, свой золотистый плащ и жреца, занесшего над ней для удара гибкую антенну механического насекомого… Пальцы Ксанчи побелели от напряжения, кристалл хрустнул и с тихим хлопком распался на мелкие осколки. Выбор был сделан. Тяжело дыша, бывшая фирексийка привалилась спиной к скале и стала ждать.

Урза прибыл на своем драконе, когда уже почти стемнело. Ксанча узнала о его появлении по визгам гремлинов и оглушительному скрежету взрывающихся землеройных машин. Выглянув из своего укрытия, она увидела, как над пещерой проносится огромная туша дракона, посылая вниз оранжевые шары огня. Зрелище было потрясающим и в своей жестокости достойным самой Фирексии. Повсюду дымились обугленные трупы гремлинов, горели и взрывались механизмы, металлические тела жрецов плавились на глазах.