Столь же быстрым успехом увенчалось и северное наступление греческих войск, двинувшихся из Смирнской провинции к северу, чтобы прогнать турок, которые тревожили французские и британские отряды на Исмидском полуострове. Хотя и Фош, и Вильсон высказывались против этого шага, операция эта была выполнена двумя греческими дивизиями быстро и легко, и результаты ее чрезвычайно обрадовали британских, французских и американских политических вождей. Несомненно, эти эпизоды внушили Ллойд-Джорджу доверие к греческой военной мощи, вполне гармонировавшее с его личными симпатиями. Но в результате этих операций греческие войска пришлось разбросать по более широкой территории и возложить на них более тяжелые задачи. Пока Греция действовала в качестве способного и преданного помощника и исполнителя неофициальных приказаний трех наиболее сильных держав, широко разбросанные линии ее войск могли рассчитывать на энергичную и щедрую поддержку. Но в этот момент на сцене разыгрался один из тех неожиданных эпизодов, без которых не обходится ни одна греческая трагедия.

Севрский трактат был подписан 10 августа 1920 г. Венизелос прибыл в Афины в сентябре и в четвертый раз за время своей карьеры привез родине огромные результаты победоносной войны и мудрой политики. Восторг приветствовавших его толп проявлялся тем более бурно, что всего несколько недель тому назад он едва спасся от покушения, устроенного на него на одной парижской железнодорожной станции. Он возвел свою страну, почти помимо ее воли, на высочайшую вершину, какой она когда-либо достигла в эпоху новой истории. Огромные ставки политической игры еще не перешли окончательно в руки Греции, и к ее армии и финансам все еще предъявлялись большие требования; но в виду помощи сильнейших держав и их знаменитых лидеров не было, казалось, никаких оснований думать, что проблемы будущего окажутся более страшными, чем те, которые Венизелос так успешно разрешил в прошлом.

Когда в июне 1917 г. Жоннар, французский верховный комиссар, при поддержке французской морской пехоты и союзнических судов отправил короля Константина в изгнание, греческий престол был передан второму сыну Константина – Александру. Этот любезный юноша, жертва судьбы и политики, царствовал более трех лет. Еще до того, как мировая буря бросила его на трон, он влюбился в привлекательную молодую девушку, некую Манос, дочь мелкого придворного чиновника, родословная которого с дворцовой точки зрения не внушала особого почтения. Король Александр не поколебался бы ни на одну минуту, если бы ему пришлось выбирать между его возлюбленной и троном, и поэтому после его морганатического брака с мадемуазель Манос в ноябре 1919 г. Венизелосу пришлось разрешать целый ряд деликатных и сложных политических вопросов. Но премьер-министр глубоко симпатизировал молодой чете и несмотря на то, что его время было поглощено трудной работой по заключению мирного договора и заботами о судьбе греческого фронта, на который опускались издали мрачные тучи, он все же предпринял ряд умелых шагов для облегчения положения юного короля. Конституционные затруднения были почти преодолены, и в момент возвращения Венизелоса на родину казалось, что романтической чете найдется место в новой, расширенной греческой империи.

2 октября 1920 г. король Александр, гуляя по саду со своей любимой овчаркой, заинтересовался проделками пары обезьян, которые принадлежали к числу наименее дисциплинированных любимцев королевского дворца. Овчарка бросилась на обезьян, а самец в отместку бросился на короля и укусил его в ногу. Рана, хотя и причинявшая большие страдания, не была сочтена докторами серьезной. Но укус вызвал нагноение, воспаление усилилось, затем обнаружились и другие более серьезные симптомы, и три недели спустя Александр умер.

Мы уже видели, что прибытие в турецкие воды одного лишь крупного военного судна «Гебена» в конце концов привело к безмерному опустошению юго-восточной Европы и Малой Азии. Равным образом, вряд ли было бы преувеличением сказать, что от этого укуса обезьяны погибло около четверти миллиона человек.

Греческая конституция не требовала, чтобы в случае смерти монарха назначались общие выборы, но все же вопрос о преемнике покойного короля вызывал большие затруднения. По-видимому, Венизелос хотел возвести на трон маленького сына мадемуазель Манос и до его совершеннолетия объявить регентство. Но в конце концов было решено предложить трон принцу Павлу греческому. Павел жил в Швейцарии в семье своего изгнанного отца. Получив соответствующее приказание, он ответил, что может принять предложение только в том случае, если будут произведены выборы и греческий народ окончательно выскажется против кандидатуры его отца и его старшего брата, принца Георгия. Всеобщие выборы стали поэтому неизбежны.

Венизелоса выборы нисколько не страшили. Полагаясь на свою популярность и глубоко убежденный в своих заслугах перед греческим народом, он ничего не имел против того, чтобы предложить избирателям прямой вопрос: согласны ли они на возвращение Константина или нет? При такой обстановке пришлось разрешить всем сторонникам бывшего короля возвратиться из изгнания и принять активное участие в выборах. Казалось бы, что в вердикте общественного мнения, поставленного перед вопросом: «Константин или Венизелос», нельзя было сомневаться, особенно в тот момент, когда мировые события окончательно дискредитировали первого и полностью оправдали второго. Но самонадеянный критянин не принял в расчет то напряжение, которое испытывала его маленькая страна; он не учитывал ни раздражения, вызванного в населении союзнической блокадой, примененной для того, чтобы заставить Грецию вступить в войну, ни недовольства, порождаемого обстановкой военного времени, ни своевольного поведения многих его агентов, ни влияния своих политических оппонентов, которые были целиком поглощены партийной политикой и жаждали мести и мщения. За время его вынужденного отсутствия и почти постоянного пребывания в Париже и Лондоне греческий народ не чувствовал на себе его личного обаяния и ощущал лишь тяжелый гнет его подчиненных. Ни один из сколько-нибудь авторитетных людей Греции или за ее пределами не сомневался, что венизелисты получат значительное большинство. Но результаты выборов, оглашенные вечером 14 ноября, были для всех полной неожиданностью. Кандидатура самого Венизелоса была провалена, а его сторонники получили только 114 мест, между тем как оппозиция получила 250 мест. Греческая партийная политика ведется в очень быстрых формах. Венизелос сразу же заявил, что он подаст в отставку и оставит страну. На него не подействовали даже веские доводы его друзей, указывавших, что в таком случае его обвинят в бегстве и учинят резню над его сторонниками. Он говорил, что его присутствие может вызвать только волнения и беспорядки. Он вручил прошение об отставке своему старому другу, адмиралу Кондуриотису и 17 ноября на яхте одного из своих друзей уехал в Италию. Таким образом, греческий народ в момент своих величайших надежд и опасений лишился того властного человека, который создал столь благоприятную ситуацию и который один мог бы успешно завершить начатую кампанию.

Когда пришла телеграмма с известием о результатах греческих выборов и решении Венизелоса, я находился с Ллойд-Джорджем в зале заседаний кабинета. Ллойд-Джордж был очень опечален, но еще более изумлен. Но он был человеком от природы жизнерадостным и был закален всем тем, что нам пришлось пережить во время мировой войны, и поэтому ограничился ироническим замечанием: «Теперь остался только я».[75]

Те, кто желает проследить внутреннюю связь событий, должны внимательно изучить последствия, вызванные падением Венизелоса. Хотя Греция была маленьким государством, находилась в чрезвычайно трудном положении и была окружена врагами, она позволила себе опасную роскошь, – она разделилась на два лагеря. Существовала, с одной стороны, Греция Венизелоса, стоявшая за союзников, с другой стороны – Греция Константина, стоявшая за Германию. Союзнические симпатии были связаны исключительно с Грецией Венизелоса, а союзнический гнев сосредоточивался на Греции Константина. Бывший греческий король в глазах британского и французского народа был своего рода пугалом и в смысле непопулярности стоял на втором месте после кайзера. В глазах союзников он принадлежал к той же категории, как и Фердинанд болгарский, прозванный «лисицей». Это был монарх, который, вопреки желанию и интересам своего народа и руководясь личными и семейными соображениями, бросил или хотел бросить свою страну во вражеский лагерь, оказавшийся в конце концов лагерем побежденных. Было бы нелепо требовать, чтобы британская или французская демократия соглашалась на жертвы или выступления ради народа, истинное настроение которого обнаруживалось в выборе подобного человека. Возвращение к власти Константина уничтожило все симпатии союзников к Греции и свело на нет все обязательства этих последних, кроме тех, которые были юридически оформлены. В Англии событие это вызвало не раздражение, а полное исчезновение симпатий или даже простого интереса к Греции. Во Франции недовольство было более сильно в силу целого ряда практических обстоятельств. Мы видели, что французы сражались с арабами в Сирии и с турками в Киликии. Ради Венизелоса они соглашались многое терпеть, но ради Константина не желали делать ничего. После того как прошел первый порыв изумления, правительственные сферы почувствовали даже некоторое облегчение. Теперь уже не было никакой нужды проводить антитурецкую политику; наоборот, хорошие отношения с Турцией более всего соответствовали бы французским интересам. Мир с Турцией облегчил бы положение французов в Леванте и сулил дать им целый ряд других положительных выгод. Раз Греция освободилась от союзников, то и все союзники освободились от нее. Греция оказалась освободителем. Как раз в ту минуту, когда нужды ее были всего острее и ее начинания грозили все большими и большими осложнениями как для нее самой, так и для других, она сама по своей доброй воле уничтожила все предъявлявшиеся ею к союзникам счеты. Моральные кредиторы далеко не часто обнаруживают подобную предупредительность.