Такая позиция лорда Керзона была вполне понятна, ибо за все время своего руководства министерством иностранных дел он проводил осторожную и бездеятельную политику, не признававшую никаких компромиссов, и не чувствовал себя ни в малейшей мере обязанным подвергнуть риску себя или нас ради греков. Недостатком лорда Керзона, как это выясняет его биограф, было то, что он любил обосновывать то или иное положение, но терял всякий интерес к данному вопросу, как только он устно или письменно разъяснил его. Он понимал бедственное положение Греции и сочувствовал ей, ненавидел турок и боялся их растущей мощи. Он был крайне огорчен тем, что французы не только поспешили отказаться от всех своих обязательств по отношению греков, но и оказали туркам активную поддержку. Но он редко был способен энергично действовать в том или другом направлении. Он лишь в редких случаях активно воздействовал на события. Зато дипломатические переговоры он вел превосходно и составлял ясные и красноречивые официальные бумаги. Он не сказал Гунарису: «Немедленно эвакуируйте Малую Азию, в противном случае британский флот блокирует Пирей». Он не сказал французам: «Проявите в этом вопросе более товарищеское отношение, или мы перестанем поддерживать вас в Европе и отзовем наши отряды из Рейнской области». Его нельзя упрекать за то, что он не принял того или другого из этих решений и вообще ничего не сделал, ибо в этой области он никогда не совершил ни одного хорошего или плохого шага, который бы изменил ход событий.
Но с премьер-министром дело обстояло иначе. Он лично желал успеха грекам и горел желанием дать им возможность выпутаться и был воплощением смелой и находчивой энергии. Удивительно, что, зайдя столь далеко, он не принял в этом вопросе самостоятельного решения, хотя бы и рискуя своей карьерой. Ведь данный вопрос давал ему удобный случай покинуть темнеющую историческую сцену, – случай, которого он так часто и так искренно желал. Силы, поддерживавшие коалицию, быстро разлагались, ответственные лидеры консервативной организации резко выступали против него и бросали ему прямой вызов. Его собственные приверженцы потеряли связь со своей партией, и их политическая жизнь напоминала жизнь цветов, связанных и поставленных в вазу. В жестокие дни войны и следовавший за ней период он отошел от всех партий и от многих своих личных друзей, но он все же был «кормчим, который одолел бурю», и никто не мог отнять у него этой чести. Он все еще был великим Ллойд-Джорджем, наиболее популярным человеком среди всего населения Великобритании. В качестве премьер-министра он имел полную возможность подать в отставку и таким образом ликвидировать созданное им правительство. Он имел бы полную возможность сказать: «Или мы должны вести активную политику по отношению к Греции и Турции, или я ухожу». Но все пережитое истощило его силы, да и, кроме того, повседневные обязанности и административная рутина поглощали все его время. В этот момент он вел в Генуе переговоры с большевиками. Итак, ничего не случилось, и Гунарис, ниспровергший Венизелоса, вернулся ни с чем после своего последнего лондонского визита и должен был пожать то, что посеял.
Черчиль – лорду Керзону
26 апреля 1922 г.
«Как и вас, меня глубоко тревожит генуэзский инцидент[77]. Я уже давно предвидел, что Германия и Россия могут пойти вместе, и часто говорил об этом в своих публичных речах. Политика, которую я считал наилучшей для того, чтобы предотвратить или хотя бы оттянуть такую дурную комбинацию, заключалась в том, чтобы укрепить доверие Франции и заключить тройственное соглашение между Англией, Францией и Германией в целях взаимной помощи и поддержанием общей безопасности. Таким образом, Германии стало бы ясно, что, идя вместе с Англией и Францией, она обеспечивает себе светлое будущее, и что она потеряет все эти возможности, если пойдет на одностороннюю сделку с Советами. Для проведения этой политики было необходимо предоставить Франции гарантии (помощи на случай вторжения). Я полагал и полагаю до сих пор, что на основе этой гарантии можно настолько укрепить уверенность французов в их будущем, что как Британия, так и Франция смогут наладить хорошие отношения с Германией… Сколь бы ни утопичными казались эти стремления, они все же достаточно просты и являются единственной надежной тактикой, которую мы могли бы проводить не только в течение одного месяца, но и в течение одного года, и не только в течение одного года, но и в течение нескольких лет.
Однако премьер-министр повел совершенно иную политику, при осуществлении которой министерство иностранных дел, по моему мнению, имело очень мало шансов проявить свойственную ему находчивость. Главной целью политики премьер-министра была Москва. Он хотел, чтобы Великобритания находилась в возможно более тесных отношениях с большевиками и являлась в Европе их покровителем и поручителем. В такой политике я не вижу решительно никаких выгод для Великобритании… Что касается торговых преимуществ, то нет ни одного из них, которое бы сулило долгое время приносить нам выгоды. Но, во всяком случае, нас все время вели или, вернее, волокли насильно по этому пути. Благодаря нашей позиции по отношению к России, мы оказались отчужденными от обеих великих демократий, с которыми мы всего сильнее связаны, т. е. от Соединенных штатов и Франции. Благодаря нашей готовности во что бы то ни стало добиться соглашения с большевиками, мы лишились доверия и доброго расположения французов, и потому в настоящее время мы вряд ли сможем удержать Францию от суровых шагов, направленных против Германии. А между тем мы должны были бы собрать все наши силы, чтобы уладить этот наиболее важный инцидент. Я уверен, что если б мы сохранили дружбу и расположение обеих этих стран, мы могли бы оказывать большое влияние на их поведение и определенным образом изменить его. При данных условиях из-за русского вопроса мы пошли почти на полный разрыв с Францией. Мне это кажется чрезвычайно невыгодным. Я опасаюсь, что это приведет к дурным результатам, что Франция и Малая Антанта будут решительно и энергично отстаивать свою позицию, что Германия и Россия объединятся еще теснее, и что мы окажемся в одиноком положении без друзей и без твердой политической линии.
Другого рода недоразумения возникли с Францией из-за Турции. Я вполне согласен с тем, что у нас есть немало оснований жаловаться на французов в этом отношении. Но в то же время навязанная нам по отношению к Турции политика противоречит не только интересам Франции, но и интересам Великобритании. Поддержка, оказываемая нами грекам, и постоянная враждебность к туркам были непостижимы для французов, которые никак не могли понять, какие выгоды может от этого иметь Британия, и поэтому все время приписывали нам всевозможные исключительные мотивы. Это еще более увеличило и без того большие затруднения, осложнявшие отношения между обеими сторонами. Я восхищался усилиями, которые вы прилагали в Париже для того, чтобы исправить положение, почти безнадежно испорченное».
Но возвратимся к нашему рассказу. В дипломатическом мире произошел ряд событий. После каннской конференции в январе 1922 г. пал Бриан, и на его место воцарился Пуанкаре, казавшийся в этот момент лишь взбешенным партийным политиком и мало похожий на того крупного человека, каким он проявил себя впоследствии. Лидер оппозиции, он стал теперь главой правительства и думал только о репарациях, Рейне и Руре. Раз турки могли в данный момент помочь Франции, то тем лучше для них. Если король Константин потерпел поражение, – поделом ему. А если греки должны были страдать за то, что они выбрали королем Константина, то это было их дело. «Ты этого хотел, Жорж Данден». Читатель, конечно, понимает, что все это выражалось чрезвычайно приличным языком, который отнюдь не мог бы заставить покраснеть Лигу наций. Мы стараемся передать только сущность французской политики, изменив ее стиль.
77
В этот момент русско-германское соглашение только что стало известным генуэзской конференции.
