Чтобы отдать себе должным образом отчет в работе конференции, читатель должен познакомиться с установленным порядком ее работ и тем, как этот порядок был выработан. Логический французский план, представленный 29 ноября, не был принят президентом Вильсоном. Тем не менее, по общему молчаливому соглашению, победители должны были прежде всего собраться наедине. Затем они должны были составить предварительные условия мира и, детально обсудив их друг с другом, сообща предложить договоры неприятелю. Согласно французскому предложению, к которому присоединились англичане, итальянцы и японцы, предварительно должны были собраться представители пяти великих держав и сговориться друг с другом по важнейшим вопросам и принципам, которые должны быть положены в основу договора до того, как к их обсуждению могли быть допущены все мелкие государства. Но эта чрезвычайно важная и, как оказалось впоследствии, совершенно необходимая стадия работы не была проделана своевременно. Указанным здесь способом были, разрешены лишь вопросы о порядке работ, упомянутые в последней главе. Главная конференция отстранила на задний план все предварительные переговоры, несмотря на существенную их важность. В момент открытия первой пленарной сессии 18 января оказалось, что на конференции принимают участие все 27 государств, а между пятью главными союзными державами еще не достигнуто соглашения ни по одному основному вопросу.

Конечно, с самого начала конференции и до ее конца пять великих держав разрешили все вопросы по своему усмотрению, и не было ничего, что могло бы помешать им в этом. Но этот факт обнаружился во всей своей силе лишь после долгого периода неуверенности и путаницы. Решения принимались не в результате систематических исследований и обсуждений, а тогда, когда тот или другой отдельный вопрос становился критическим. В течение всех заседаний конференции не соблюдалось никакой твердой очередности в постановке вопросов, и не было никакого плана, предусматривавшего постепенный переход от общих проблем к проблемам частного характера. Всевозможные щекотливые и второстепенные вопросы обсуждались вождями, не согласившимися друг с другом насчет самых главных проблем. Между пятью великими державами не существовало ни взаимного доверия, ни какой-либо общей точки зрения. В спорах прошло два месяца, и за все это время ответственные и уполномоченные представители не говорили ни слова по поводу наиболее жгучих для них тем. Насколько мне известно, до конца марта не произошло ни одного искреннего и откровенного разговора между теми тремя лицами, от которых в конце концов зависело все – между Ллойд-Джорджем, Клемансо и президентом Вильсоном. Такова основная особенность Вильсоновского и Бальфуровского периодов.

В то же время эти вожди непрерывно вели официальные переговоры. С одной стороны, часто происходили заседания Совета десяти, именовавшиеся «собеседованиями»; с другой, те же самые люди (или некоторые из них) нередко заседали вместе в качестве Верховного военного совета[38]. В последние месяцы войны этот орган приобрел чрезвычайно большое значение. Верховный военный совет не рассматривал условий мира. Ему приходилось каждую неделю обсуждать более практические и неотложные дела, как, например, общее экономическое положение, продление сроков перемирия, отношения с Россией. Кроме того, время от времени в Европе происходили беспорядки, грозившие взрывом. Только основанная польская республика оказалась в состоянии войны с населением Восточной Галиции, и Верховному военному совету пришлось вмешаться в эти дела. Совет послал в Польшу специальную комиссию, и перед нами развернулось зрелище международного поезда, отправляющегося в рискованное путешествие в составе пяти тщательно охраняемых вагонов, каждый из которых предназначался для отдельной нации. Несмотря на опасности пути, международная комиссия добралась до Варшавы и кое-как наладила перемирие между поляками и украинцами. Аналогичные события разыгрались в Тешене. Союзникам пришлось вмешаться, чтобы предупредить войну между поляками и чехо-словаками. В апреле, после большевистской революции, союзникам вновь пришлось вмешаться в дела Венгрии, во главе которой стоял Бела Кун, что грозило величайшими опасностями. Общее положение было трудно и опасно до последней степени.

Можно было опасаться, что весь европейский континент будет охвачен анархией. Каждый обращался за помощью к главным союзным державам, но во многих случаях помощь эту было невозможно оказать. Во многих местах не было продовольствия, но его до сих пор не хватало даже в союзных странах. Население целого ряда областей желало военной оккупации, но Англия, на солдат которой существовал большой спрос для умиротворения других стран, не могла уделить этому много войск и рисковать посылкой мелких отрядов в округа, далеко удаленные от моря. Все эти меры, являвшиеся последствием войны, в течение первых месяцев отнимали у главных держав немало времени и энергии.

Это двоякое сотрудничество оказывало чрезвычайно большое влияние на заключение мира. Представители пяти великих держав то и дело оказывались вместе для разрешения то одного, то другого вопроса. Утром они в качестве Совета десяти «вели собеседования» относительно условий мира; вечером они заседали в качестве Верховного совета и принимали важные решения по поводу текущих дел. Остальные 27 государств, которые формально – по первоначально принятой фикции – должны были занимать совершенно равное положение, время от времени собирались на пленарные сессии, где при условии полной гласности нельзя было предпринять ничего важного. Президент Вильсон, по необходимости и почти не сознавая того, уступил логике событий. Он убедился, что необходимость иного логического порядка работ вызывалась отнюдь не испорченностью европейской дипломатии, а реальными физическими трудностями, которых нельзя было преодолеть. Можно было обсуждать на публичных заседаниях 27 держав какой-либо спорный вопрос, затрагивающий основные интересы великих или малых наций? Если бы на таких заседаниях произносились только общие места и медовые речи, то занятия конференции оставались бы фарсом, а если бы делегаты стали разговаривать начистоту, то конференция превратилась бы в зоологический сад. Даже Совет десяти, состоявший лишь из руководящих государственных деятелей крупнейших держав и ведший свои заседания в тайне, оказывался слишком громоздким. Так как на заседания его приглашались эксперты, то число присутствовавших редко бывало менее пятидесяти человек, причем все они весьма разнились друг от друга по своему рангу и положению. Сохранить в тайне эти совещания вряд ли было возможно, не говоря уже о том, что в некоторых случаях допускались намеренные нескромности. Президент, руководимый здравым смыслом и под давлением обстоятельств, вскоре начал устраивать собрания наедине с Клемансо и Ллойд-Джорджем и одним лишь Морисом Хэнки в качестве секретаря; на этих совещаниях детально выяснялись все решения и разрешались все наиболее важные вопросы. Если бы эти совещания начали происходить в декабре или хотя бы в январе, то весь ход занятий мирной конференции протекал бы гладко и связно. Но президент начал с того, что он отказался от очевидного и наиболее простого порядка работ и только через много дней, когда все вопросы запутались, с радостью согласился на предложенный ранее способ.

Наконец для президента наступил момент открыто выступить с собственными предложениями. Он заявил, что создание Лиги наций должно стать неразрывной частью мирного трактата и что вопрос о ней должен быть решен до обсуждения каких бы то ни было территориальных или экономических проблем. Создание Лиги должно было лечь в основу всего трактата; все остальные вопросы должны были быть согласованы с ее общими принципами. Это было бы превосходно, если бы руководители предварительно договорились по главным пунктам, если бы они знали, какую позицию занимает каждый из них по наиболее важным проблемам и если бы они не предвидели впереди серьезных конфликтов. Но, по-видимому, конференции предстояло погрузиться в бесконечные академические дискуссии по поводу новой конституции, предназначенной для всего человечества, оставив вне поля своего рассмотрения все практические и неотложные дела.