Цепочка пятен уходила влево, к боковому коридору. Я бросил взгляд вдоль слабо освещенного прохода. Окружающая обстановка почему-то напомнила мне морг после закрытия. Та же умиротворенная тишина и та же атмосфера печального труда — как совершённого, так и предстоящего.

Прокравшись вдоль коридора, я остановился на пересечении с другим и поглядел в обе стороны. Запах несомненно усилился — теперь воняло еще и паленой краской.

Темные отметины привели меня за угол. Двадцать футов пола представляли собой большой выжженный шрам, а вокруг следы — множество следов. Имелись также брызги крови и оставленный на стене отпечаток окровавленной ладони, вдвое больше моей, при виде которого у меня машинально напряглось запястье — тело вспомнило о жуке-пистолете, столь настойчиво всученном мне Люком. Под табличкой «служебная лестница» на дверном косяке виднелся второй отпечаток, но, в отличие от предыдущего, обрамленный вспучившейся и почерневшей краской.

Я замер перед закрытой дверью. Пальцы мои легли было на полированную бронзовую ручку, но рефлекторно отдернулись в сторону. Металл оказался горячим на ощупь. Я обернул руку носовым платком и снова взялся за ручку.

Узкие ступени уходили вниз, растворяясь в темноте и запахе горелого дерева. Я потянулся к настенному выключателю, затем передумал, бесшумно закрыл за собой дверь и двинулся по лестнице. Достигнув ее подножия, я выждал минуту, прислушиваясь, после чего осторожно высунул голову из-за угла, оглядел темное цокольное помещение и застыл.

На противоположной стене плясали смутные тени, для большей загадочности очерченные тусклым красноватым контуром. Я двинулся дальше, добрался до правого поворота и рискнул выглянуть снова. В пятидесяти футах от меня беспорядочными рывками стремительно двигалась сияющая фигура. Она светилась во мраке, словно докрасна раскаленная железная статуя с толстыми конечностями. Фигура метнулась вперед еще на несколько футов, проделала ряд движений слишком быстрых, чтобы я мог уследить за ними, развернулась, проскочила через узкий проход и исчезла за открытой дверью, подобно вырезанному из бумаги ангелу, когда его дергают за ниточку.

Запястье снова напряглось, и на сей раз пистолет угнездился в ладони, наполнив душу ощущением укхгного спокойствия. Запах дыма меж тем стал еще сильнее. Скользнув взглядом по паркету, я различил в сочившемся у меня из-за спины бледном мерцании выжженные в полу черные следы. В голове на миг шевельнулась мысль о том, что мне наверняка следовало бы вернуться наверх, поднять тревогу и привести сюда несколько вооруженных до зубов охранников. Однако я, хоть и без особого энтузиазма, все же двинулся по следам того, кого мои вполне резонные соображения волновали не до такой степени, чтобы он согласился немного подождать.

Запах еще более усилился. Тяжелый дух горячей, как из-под утюга, ткани перемешался с металлическим привкусом кузнечного жара, для равновесия приправленного слабым ароматом паленых листьев. Я гладко и бесшумно подобрался к двери, распластавшись по стене, и преодолел последние дюймы, изображая гусеницу, заползающую на нежную юную травинку. Затем рискнул бросить быстрый взгляд внутрь соседнего помещения. Сияние призрачного незнакомца порождало странные красноватые отблески, извивавшиеся по стенам пыльной и темной неиспользуемой кладовки, заваленной всевозможным мусором, который вечно грозятся выбросить, как только дойдут руки.

В центре огненный человек собственной персоной склонился над распростертым телом - гигантской фигурой в бесформенном комбинезоне. Руки его — странные светящиеся конечности в неуклюжего вида перчатках — со сверхчеловеческим проворством вцепились в жертву, и незнакомец выпрямился. Времени на пассивное созерцание раскаленного докрасна убийцы у меня больше не оставалось. Зато оставался шанс спасти его жертву. Если воспользоваться крохотным преимуществом внезапной атаки и ударить достаточно быстро...

О жуке-пистолете я позабыл напрочь. Ворвавшись в кладовку, я прыгнул на огненного человека и, уже пролетая сквозь стену исходившего от него жара, увидел, как тот с невероятной скоростью, единым движением, успевает развернуться в мою сторону, вскинуть руку и сделать стремительный шаг назад...

Из его растопыренной пятерни мне навстречу с треском вылетели длинные розовые искры. Ощущая себя ныряльщиком, ни с того ни с сего зависшим в воздухе, я не только успел разглядеть их резкое электрическое сияние, но даже расслышал отчетливое «чпок!» в тот момент, когда миниатюрные молнии соприкоснулись с моим телом...

Безмолвный взрыв превратил весь мир в сплошное слепяще-белое марево, зашвырнув меня в воронку небытия.

Долгое время я лежал, цепляясь за смутный и бесформенный сон, служивший мне укрытием от неясного воспоминания о дымящихся следах, пустой комнате и фантастическом светящемся человеке, склонившемся над своей жертвой. Я застонал, снова попытался уплыть за сновидением, но лицо ткнулось в твердый холодный бетон, и мутная тошнота с привкусом медных монеток возвестила о возвращении меня в реальность. Нащупав пол, я изо всех сил уперся в него руками. Лицо оторвалось от мусора, и я заморгал, прочищая слипшиеся глаза.

Тьма, безмолвие, пыль и пустота придавали кладовке сходство с ограбленной могилой. Я поскреб сухие губы старой теннисной тапкой, оставленной кем-то у меня во рту вместо языка, и, предприняв усилие, более удачливым персонажам наверняка сулившее медаль Конгресса[18], сел. Голова гудела не хуже Колокола Свободы[19] за секунду то того, как он треснул.

Я исхитрился встать на четвереньки, а разложив процесс на более простые этапы, даже поднялся на ноги. Затем принюхался. Запах гари исчез. Незнакомец — тоже. Моя добыча даже не задержалась посмотреть, все ли со мной в порядке. Он, или оно, не только отсутствовал здесь некоторое время — огненный человек не поленился еще и труп с собой уволочь.

Слишком слабый свет не позволял обследовать помещение более подробно. Пошарив по карманам, я извлек массивный запальный факел имперского производства. Добыть желтое дымное пламя удалось только с третьего раза. Я прищурился, высматривая цепочку обугленных следов, указывающую направление дальнейшего маршрута сияющего незнакомца.

Следов не было.

В надежде разыскать виденные ранее шрамы на полу я повторил весь путь до двери, затем вернулся обратно, лавируя между картонными коробками и стопками таблеток паркетного воска. Следов не было. Даже самых старых. Только мои собственные. Пыль лежала толстым, ничем не потревоженным слоем. Никаких отметин, указывающих, где свалилось тело жертвы, ни свидетельств моего безумного броска через все помещение. Лишь одни легкие вмятины там, где я поднимался на ноги, не позволили мне окончательно прийти к выводу, будто мое нынешнее существование — просто сон. Я слышал о людях, щипавших себя с целью проверить, не спят ли они. Мне такой способ всегда казался глуповатым, ведь щипок может присниться точно так же, как и любое другое, более приятное ощущение. Тем не менее я с мрачным видом собрал пальцами складку кожи на тыльной стороне ладони, сильно сжал... и почти ничего не почувствовал.

Нет, этот метод ничего не доказывал. Я поплелся к выходу, ощущая себя тем самым умником, что, желая сэкономить на транспорте, решил пешком добираться до кладбища.

Свет в коридоре не горел, правда, от стен и пола, казалось, исходило смутное фосфорическое сияние. Вид деревянных половиц ни малейшего облегчения не принес. Выжженные на них следы несколько минут назад были темными, обугленными, отчетливыми. Теперь передо мной поблескивал тусклый лак без единой отметины.

К тому времени, как я протиснулся мимо двери, ведущей на первый этаж, гул в голове уменьшился до еле слышного жужжания пойманной в кулак мухи. Молочно-белый стеклянный шар, свисающий с высокого потолка, сердито смотрел на меня нездоровой мерцающей синевой. Казалось, в неподвижном воздухе безмолвного коридора висит черноватая дымка, придавая знакомой перспективе мраморного пола и лакированных дверей погребальный оттенок.

вернуться

18

Золотая медаль Конгресса — высшая гражданская награда США.

вернуться

19

Колокол Свободы — колокол, находящийся в Филадельфии, США, и являющийся главным символом американской истории борьбы за независимость от Великобритании. Официально колокол стал именоваться Колоколом Свободы с 1837 года, когда он сделался символом движения аболиционистов. Трещина на колоколе появилась в 1846 году, после того как он звонил несколько часов кряду в день рождения Джорджа Вашингтона.