— Я ис-пу-гал-ся. Ты не отвечала. Когда я. Спрашивал.

— Я просто очень, очень устала. А если ты еще раз возьмешь машину, я запру дверь, так что ты не сможешь выйти, и тогда делай, что хочешь.

— Прости.

— Со мной все в порядке, ясно?

— Я. Вижу.

— Никогда больше не делай этого.

— Прости. — Полыхающий зрачок собаки следил за Рендером. Рендер отвел взгляд.

— Не ругайте так беднягу, — вступился он. — Просто Зиг решил, что вы заболели, и поехал за доктором. Разве он не прав? Вам его благодарить, а не ругать нужно.

Не смирившись, Зигмунд еще раз пронзил взглядом Рендера и закрыл глаза.

— Когда он ведет себя плохо, я всегда даю ему понять, — наставительно закончила Эйлин.

— Допустим, — сказал Рендер, делая глоток кофе. — И раз уж я здесь, давайте побеседуем на профессиональные темы. Я тут кое-что сочиняю, хотелось бы услышать квалифицированный отзыв.

— Отлично. Жду пояснений.

— Сейчас поясню. Во-первых, как вы считаете: отличаются ли друг от друга основные мотивы самоубийств в разных странах?

— Мое веское мнение — нет, не отличаются, — сказала Эйлин. — Психические расстройства могут приводить либо к депрессиям, либо к буйному помешательству; если они выражены достаточно сильно, то они могут спровоцировать акт самоуничтожения. Вы спрашиваете о мотивах, — продолжала она, — и я полагаю, что в основном они одинаковы. В моем понимании это один из основных атрибутов человеческого бытия, и здесь — точка пересечения всех культур и всех эпох. Я думаю, что, не изменив самой сути человека, тут ничего не изменить.

— О'кей. Принято. Что же является побуждающим фактором? Пусть человек неизменен, но ведь его окружение меняется. И если мы возьмем ситуацию, в которой человек сверхзащищен, то как, по-вашему, — в большей или меньшей степени он сумеет противиться факторам, толкающим его к умопомешательству?

— Хм. Желательно, чтобы вы конкретизировали свой пример, однако в любом случае, полагаю, все зависит от самого человека. Но теперь я вижу, куда вы клоните: массовая предрасположенность людей прыгать в окна ни с того ни с сего, тем более что окно само распахивается перед вами по вашему приказу, — восстание изнывающих от скуки масс… Я не разделяю эту концепцию. Мне она не нравится.

— Я тоже, хотя я имел в виду, так сказать, символические самоубийства — функциональные расстройства, вызванные неадекватными, ничтожными поводами.

— А, да-да. Ваша последняя лекция: автопсихомимесис. У меня сохранилась запись. Красиво, но не слишком убедительно.

— Теперь и я это чувствую. Поэтому хочу переработать целиком главу, которую для себя называю «Танатос в стране чокнутых ангелов». Да, инстинкт саморазрушения дает знать о себе все сильнее.

— Хорошо, допустим, я вам дам скальпель и предоставлю в ваше распоряжение труп — вы сможете вырезать этот инстинкт и показать его мне?

— Сомневаюсь, — произнес Рендер притворно-ироничным тоном. — Думаю, у трупа он уже весь израсходован. А вот если найдется доброволец, то уже одним своим поступком он докажет мою правоту.

— Неопровержимая логика, — улыбнулась Эйлин. — Принесите еще кофе, ладно?

На кухне Рендер налил кофе, добавил баккарди, выпил стакан воды и вернулся в комнату. Эйлин сидела в той же позе; Зигмунд тоже лежал, не шевелясь.

— А чем занимается Ваятель в свободное от Ваяния время? — спросила Эйлин.

— Тем же, чем и все простые смертные: ест, пьет, спит, разговаривает, встречается с друзьями, и не только с друзьями, путешествует, читает…

— А вы умеете прощать?

— Не всегда. Почему вы спросили?

— Простите меня. Я сегодня слишком резко обошлась с одной женщиной, ее фамилия де Виль.

— О чем же вы говорили?

— О вас. Она мне наговорила такого, что, кажется, право, лучше бы мне и не рождаться на свет. Вы собираетесь на ней жениться?

— Нет, брак — это нечто из области алхимии. Когда-то эта идея мне очень помогла, но теперь в ней нет необходимости.

— Хорошо.

— И что вы ей сказали?

— Выдала ее карту с результатами обследования. Диагноз: сука. Рекомендации: физиотерапия и хороший намордник.

— Вот как. — протянул Рендер.

— Она порвала ее и швырнула мне в лицо.

— Интересно, почему бы это?

Эйлин улыбнулась и пожала плечами, чертя пальцем на скатерти квадратный узор.

— «Вы, старики и молодые, ответьте, — что такое ад?» — вздохнул Рендер.

— Думаю, ад — это страдание от неспособности любить, — подытожила Эйлин. — Разве Достоевский не прав?

— Сомневаюсь. Я бы порекомендовал ему групповую терапию. Вот это бы для него было настоящим адом. В одной компании со своими вдруг ожившими персонажами.

Рендер поставил чашку на стол, отодвинул кресло.

— Уже собираетесь уходить?

— Мне действительно надо.

— Могу ли я соблазнить вас обедом?

— Да нет. Она встала.

— Сейчас, только накину пальто.

— Я могу добраться и сам, а потом отправлю машину по обратному монитору.

— Нет! Когда я слышу о том, что по городу разъезжают пустые машины, мне становится страшно. Последние две недели только об этом и говорят. К тому же, — добавила Эйлин, выходя в сводчатую дверь, — вы обещали мне Винчестерский собор.

— Хотите прямо сегодня?

— Если удастся вас уговорить.

Рендер остановился в нерешительности. Зигмунд поднялся и встал напротив, глядя прямо в глаза человеку. Он несколько раз открывал и закрывал пасть, но не издал ни звука. Потом пес повернулся и вышел из комнаты.

— Нет, — донесся голос Эйлин. — Побудь здесь, пока я не вернусь.

Рендер поднял пальто, надел, спрятав аптечку в карман.

Когда они шли через холл к лифту, Рендеру показалось, что он слышит очень слабый, доносящийся откуда-то издалека вой.

Это было единственное место, где Рендер точно знал: он — повелитель всего.

Он не был чужим в этих чуждых мирах, где время застыло, в мирах, где обитают цветы-любовники, а светила воюют друг с другом в небесах и, расколовшись на тысячи осколков, истекая пурпурной кровью, падают на землю, как разбитые кубки, где моря уходят вглубь, ища тайных подземных ходов, и где руки подымаются из пещер, размахивая факелами, пламя которых похоже на зыбкие призрачные лица, — долгий кошмар в зимнюю глухую ночь, когда лето ушло побираться по дорогам; все это было хорошо знакомо Рендеру, ведь он не раз, выбрав подходящий момент, отправлялся в эти миры в научные командировки и провел в них немало прекрасных минут. Одним движением пальца он мог пленять злых волшебников, вершить над ними суд по обвинению в государственной измене, казнить их и назначать им преемников. Ах!..

Но на сей раз, по счастью, это был скорее визит вежливости…

Он шел по лесной прогалине в поисках Эйлин. Он чувствовал ее присутствие повсюду и с каждой минутой все сильнее.

Раздвинув ветви, Рендер вышел на берег озера. Озеро лежало перед ним, холодное, голубое, бездонное, и маленькая стройная ива, в ветвях которой обычно появлялась Эйлин, отражалась в его поверхности.

— Эйлин!

Деревце качнулось ему навстречу.

— Эйлин! Явись!

Ива обронила несколько листьев, и, упав на зеркальную гладь воды, они разрушили мирно застывшее отражение.

— Эйлин?

Все листья, разом пожелтев, облетели, заколыхались на воде. Деревце застыло. Странный звук раздался в темнеющем небе — словно провода высоковольтной линии загудели в холодный осенний день.

Внезапно двойной ряд лун протянулся по небу. Рендер выбрал одну, дотянулся до нее, нажал. Как только он сделал это, другие луны поблекли, и кругом стало светлее; гул в воздухе смолк.

Рендер обошел озеро кругом, чтобы выгадать для себя небольшую передышку и предупредить обратное воздействие. Потом двинулся между сосен к тому месту, где должен был возникнуть собор.

В ветвях деревьев теперь было слышно птичье пение. Мягко повеял ветер. Присутствие Эйлин ощущалось достаточно сильно.

— Сюда, Эйлин. Сюда.