– Ой, боже мой! – всхлипнул я. – Я, кажется, вставил штекеры микрофонов не в те отверстия.

Саскинд уставился на меня:

– Сейчас я кого-то убью.

– Дай мне нож, – раздался мой глухой стон. – Я все сделаю сам.

Мы десять минут сидели в полуобморочном состоянии, бормоча что-то про себя, не в силах думать или действовать. Было такое ощущение, как будто на наших глазах возник шедевр литературы – и тут же развеялся как дым. Я вырвался из летаргического состояния первым и со злобой ткнул микрофоны в правильные отверстия:

– Мы все сделаем заново.

– Я не могу снова, – прохрипел Дик. – Завтра...

– Нет. Это как слететь с лошади. Обязательно надо снова запрыгнуть ей на спину и скакать дальше. Давай сделаем это прямо сейчас. Начнем с вершины. Давай, – подбадривал я, – мы сможем сделать это.

– Ты все правильно подключил на этот раз, тупой сукин сын?

– Да-да, доверься мне... поехали.

Дик глубоко вздохнул, затем кивнул:

– Хорошо. Откуда мне начать?

– Оттуда же, где мы остановились в прошлый раз.

– Хорошо. – Он снова набрал полную грудь воздуха. – С доктором Швейцером меня постигло ужасающее разочарование. Я так и не смог достучаться до этого человека...

Два часа спустя мы закончили. Измученные и вялые от жары, проиграли запись.

– Вот так, – ликовал я, – вершится история. Если в первый раз не получилось, попробуй еще.

– Боже мой, а ведь неплохо. Никогда не думал, что у нас получится. – Дик промокнул лоб полотенцем. – Вот это я называю рабочим днем.

Да, в результате всех наших страданий получилась вторая беспорядочная версия вымышленных тринадцатилетних отношений Ховарда с папой Хэмом.

ХОВАРД: Откуда мне начать?

КЛИФФОРД: Оттуда же, где мы остановились в прошлый раз.

ХОВАРД: Хорошо. С доктором Швейцером меня постигло ужасающее разочарование. Я так и не смог достучаться до этого человека. В смысле он просто не обратил на меня внимания, будто я какое-то ничтожество, гораздо худшее, чем любой из его драгоценных прокаженных, а ведь ему приходилось постоянно запирать на ночь дверь своей хижины, не то у него сперли бы последнюю рубашку. И все равно, я чувствовал, что есть люди в этом мире – и Швейцер один из них, – которые, каким-то своим изощренным способом, нашли... вообще-то я ненавижу использовать это слово, "тайна", но... нашли путь, или были достаточно удачливыми, или еще что-нибудь, каким-то образом встали на правильную тропу в самом начале своей жизни и сумели с нее не сойти. Они просто шли по прекрасно размеченной тропе в джунглях, по нашей человеческой жизни. И я сказал себе: вот, Ховард, именно этого тебе не хватает. Я знал, что имею свою долю свершений, достижений, но когда собирал все вместе, то не видел центра. Говорю о начале пятидесятых... мне стало ясно, что передо мной нет дороги, ведущей с одной ступени развития на другую. В жизни царил полный беспорядок, это постоянно отвлекало мое внимание, забирало все воображение, но когда я пытался анализировать – не хочу сказать, что думал об этом постоянно, – то не видел прогресса. Если же не видишь прогресса в собственной жизни, ясного и четкого продвижения от одной цели к другой, ведущих, в свою очередь, к чему-то главному, ты не видишь самого себя, а это – слепота. И вот эта слепота хуже любой глухоты. Я знаю. И... в общем, я встретил еще одного великого человека, вот так, пафосно, в кавычках, – я встретил еще одного великого человека в своей жизни. Эрнеста Хемингуэя. Мы пересеклись, когда я ставил фильмы в Голливуде. Не знаю, что Эрнест делал тогда. Писал, наверное. Но на меня он произвел огромное впечатление. Я почувствовал колоссальную... ну, можно сказать, силу самой личности, а не просто впечатление от его работ, хотя читал его романы и пришел в восторг. Особенно про того парня – "И восходит солнце".

КЛИФФОРД: А ты с ним встречался там, в Голливуде?

ХОВАРД: Да, у нас просто не было другого шанса. Нас представили друг другу на вечеринке в каком-то бунгало, очередном сумасшедшем месте, где он жил. "Сад Аллаха"... Там много писателей жило. Но он впечатлил меня, действительно впечатлил, и я подумал, что хотел бы увидеться с ним еще. И такая возможность представилась, сразу после войны, где-то в... думаю, где-то весной сорок шестого года, когда я поехал взглянуть на Солнечную долину, хотел купить ее.

КЛИФФОРД: С какой целью?

ХОВАРД: Чтобы купить ее. Ах да, понимаю. Чтобы... с теми целями, под которые она используется сейчас. Вот, популярный, богатый курорт. В то время я летал, если мне не изменяет память, на переоборудованном Б-25. Я знал, что Эрнест сейчас тоже там, вместе с семьей, охотится, и решил с ним встретиться. Выяснил, где он живет. Да там каждая собака про него знала, и я пришел прямо к двери его дома, постучался, а он открыл.

КЛИФФОРД: Ты приехал в Солнечную долину как Ховард Хьюз?

ХОВАРД: Я никогда не путешествую под своим именем. Это же просто смерти подобно. Каждый сочтет своим долгом поднять цены процентов на пятьдесят, только узнав об этом. Я говорю о Солнечной долине.

КЛИФФОРД: А какое имя ты использовал?

ХОВАРД: Джордж Гарден.

КЛИФФОРД: Почему Джордж Гарден?

ХОВАРД: Ну, я знал этого парня, правда, очень недолго. Встречал в Эфиопии. Просто случайно встретились... летел с ним вместе. Молодой англичанин, жаждал изучить Данакиль. Там очень опасно, огромное количество диких племен. Парень все не мог получить разрешение на поездку. И ведь все равно поехал, и больше о нем никто ничего не слышал – я проверял, когда приезжал в Эфиопию в последний раз. Нет, я утверждаю, что чувствовал какое-то духовное родство с этим мальчиком, этим вот так запросто исчезнувшим странником. Его история впечатлила меня сама по себе, поэтому я взял его имя. И именно так представился Хемингуэю, Эрнесту, когда тот открыл дверь. Должен сказать, что был потрясен его приемом. Я сам... одним словом, никогда такого не было, чтобы какой-нибудь незнакомец приходил ко мне и стучался в мою дверь. Во-первых, никто не знает, где находится эта дверь. Во-вторых, даже если бы они знали, то там есть охрана, снаружи охрана, внутри охрана, в общем, везде охрана, и они бы... с определенностью можно сказать, что мне никогда не случалось открывать дверь самому. А тут выходит он, ну точь-в-точь бродяга. Потертые вельветовые штаны, рубашка лесоруба нараспашку...

КЛИФФОРД: А что было на тебе?

ХОВАРД: Вообще-то, если подумать, я тоже выглядел не больно респектабельно. Было прохладно, поэтому я натянул парочку свитеров. Старых свитеров. Нет, точно не помню, во что был одет, одно могу сказать: не с иголочки. Не в деловом костюме. Я представился, а Эрнест говорит: "Ну заходи, заходи, выпей". Я отказался от выпивки, ты же знаешь, я не пью, ну и мы разговорились, а он сразу заинтересовался мной. Понимаешь, я представился как Джордж Гарден, член компании по торговле недвижимостью из Калифорнии, якобы изучаю возможности Солнечной долины. Но думаю, не важно, как ты одет, запах денег просто так не отобьешь. И Эрнест очень быстро понял, что я богат, а его всегда зачаровывали богатые люди. Он проявил огромный интерес к моему предложению купить Долину и ее окрестности, задал мне кучу умных и проницательных вопросов о делах с недвижимостью. Вся штука в том, что я и пятнадцати минут не пробыл в его доме, а уже сидел в кресле и говорил так свободно и легко, как ни с одним человеком в моей жизни. Писатели... ну, мы уже говорили об этом, и, знаю, ты со мной не согласен. Но писатели внушают такое чувство... может, истинное, а может, и надуманное... но они создают впечатление, что действительно тобой интересуются, а это заставляет тебя жить. Я не имею в виду писателей наподобие Бена Хечта[22], не голливудских писателей, этих газетных поденщиков, им-то нужны только твои деньги или твоя шкура. Но Эрнест заставлял тебя почувствовать себя дома. Мы провели вместе несколько часов. Беседовали о его книгах, так, в общих чертах. Он не... Я не специалист в литературе, но действительно люблю читать романы, много романов. Насколько помню, все-таки говорили больше о практических вещах, а не друг о друге. Причем прямо и просто, я так не привык общаться с людьми, ну, если не считать пилотов. Штука в том, что в то время я ничего не хотел от Эрнеста, а он ничего не хотел от меня. Я прочитал пару его книг, но на самом деле пришел сюда не для того, чтобы увидеть писателя... Это было нечто большее... думаю, в голове у меня сложился некий образ Эрнеста Хемингуэя, человека, прошедшего через все приключения и опасности, у которого были трудные времена, но он пережил их, закалившись. Стал жестким, сильным. Я не просто уважал его за это, я был очарован, хотел знать как и почему. В общем, мы проговорили пару часов и я пригласил его полетать со мной на Б-25. Он с радостью согласился. Ну видно было, что мы подружились. Этот полет... я делал не географический осмотр, а просто хотел уловить для себя общую картину территории, понять потенциал. Так что полетал вокруг, туда и сюда, по каньонам. Поначалу Эрнест сидел в кабине второго пилота и задавал просто огромное количество вопросов, вроде того, что я делаю, почему я это делаю. Мне не составляло труда отвечать на них, это же для меня вторая натура, к тому же самый обычный полет. Позже Хемингуэй мне сказал, что это было одно из самых ясных и убедительных объяснений процесса полета, которые он слышал. И не только. Эрнест не мог забыть тот факт, что я мог летать, смотреть по сторонам, маневрировать, и в то же время поддерживать с ним разговор обо всем на свете. Это действительно его впечатлило. Потом я... я все же был очень увлечен тем, что искал, поэтому прервал разговор, просто сконцентрировался на полете. Я взял немного низко, как мне теперь думается, и, оглядываясь назад, понимаю, что слишком рисковал. Кончики крыльев, конечно, не царапали камень, но пару раз мы были недалеко от стен каньона, а потом я полностью погрузился в сам процесс. Это же была не «Сессна-180», а бомбардировщик Б-25. Эрнесту все это ужасно понравилось, на обратном пути он мне сказал: «Джордж, ты рисковый пилот». Вскоре после этого мы расстались. На следующий день друг друга не видели, а потом я уехал. Должен был уехать. Но встреча нам запомнилась, и, собственно говоря, Эрнест даже хотел мне написать о чем-нибудь, но я знал, что не отвечу ему, не хотел создавать неловкую ситуацию, поэтому пришлось выдумать историю. Кажется, я сказал ему, что наш офис переезжает и, как только все станет точно известно, я сообщу его издателям новый адрес, вроде того. Мне было гораздо проще встретиться с ним, чем ему со мной, и прошло около девяти лет, прежде чем я увидел его снова.