Надпись на камне Железнякова в годы хрущевской реакции на «культ личности» несколько подправили: раньше там было написано — «…и великому делу Ленина — Сталина». Теперь на месте последнего слова в ворошиловской цитате этакое небрежно сработанное углубление прямоугольной формы, наспех, по всей видимости, выбитое зубилом.
В Москве было довольно много монументальных цитат с упоминанием Сталина или из самого Сталина. На удивление, некоторые из них сохранились. Но только, как и в случае на Ваганькове, имя вождя и учителя нигде больше не значится. Например, в 1930-е годы в Хамовниках было построено новое здание для Военной академии РККА им. Фрунзе по проекту архитекторов Л. В. Руднева и В. О. Мунца. Основной объем его композиции составляет восьмиэтажный корпус цвета мокрого бетона, стоящий на глухом, ассиметрично вытянутом вправо белом стилобате. В эту вытянутую правую часть стилобата врезан огромный куб того же цвета. Когда-то куб служил пьедесталом для макета танка довоенного образца. Танк простоял недолго: он был выполнен из дерева и, когда начал разрушаться, его убрали. Зато на кубе сохранилась подлинная московская достопримечательность — выбитое на камне и покрытое золотом изречение Сталина:
Раньше под текстом стояла подпись «И. В. Сталин». Но в тот же период хрущевского «волюнтаризма» надпись была зашлифована. И теперь там осталось лишь пятно, более светлое, нежели остальная часть куба.
Когда-то участок революционеров на Ваганьковском кладбище был одним из элементов системы идеологической обработки масс. Сюда приходили и возлагали венки всякие делегации — из райкомов, от трудовых коллективов, от ветеранов и т. д. Сюда приводили целыми классами пионеров и внушили, что им надо бы быть похожими на Баумана и Железняка. Естественно, никто этим внушениям не внимал. В поздний советский период всем уже было ясно, и пионерам в первую очередь, что эти райкомовцы-агитаторы сами давным-давно не верят в идеи, которые по долгу службы им приходится проповедовать. И лишь они побросали райкомовские кабинеты и обосновались в офисах, в ими же заранее подготовленных кормушках — банках, совместных предприятиях, фирмах, у подросших к этому времени пионеров ничего кроме антипатии к атрибутам прежней их идеологии быть уже не могло. Но в последние годы к участку революционеров на Ваганьковском кладбище вновь приходит довольно много любопытных. Теперь уже не по принуждению, а по доброй воле. Чаще всего это люди, которые к революции и гражданской войне относятся лишь как к занимательным событиям нашей истории. Но иногда здесь можно встретить и реликтовых сторонников дела Баумана и его соседей по участку. Бывает, что здесь расчехляются красные знамена, произносятся соответствующие речи. А какие-то активисты из «Трудовой России» — коммунистической партии небезызвестного Виктора Анпилова несколько раз устраивали субботники на участке революционеров: убирались, подстригали кусты и даже для чего-то красили гранитный памятник Бауману, хотя каменные монументы обычно не красят. Потом кладбищенским работникам пришлось устраивать ответный субботник и соскабливать краску.
На другом, менее известном, «революционном» участке внимание к себе непременно привлечет надгробие с именем, знакомым каждому бывшему советскому школьнику. На Липовой аллее стоит монумент, на котором написано: Теодор Нетте дипкурьер геройски погибший на боевом посту 1896–1926. И здесь же выбита эпитафия из Демьяна Бедного: Сраженный вражеским свинцом… Раньше в школах непременно учили наизусть стихотворение Маяковского, посвященное этому деятелю: «…Внаших жилах — кровь, а не водица. Мы идем сквозь револьверный лай, чтобы, умирая, воплотиться в пароходы, в строчки и в другие долгие дела». Но сейчас прежняя патетика не в моде.
Теодор Нетте был красным латышским стрелком и в 1918–1919 гг. сражался за советскую власть в Латвии. Его отца казнили сепаратисты. В советской России латыши были этакой революционной гвардией, самыми элитными красными частями. И после гражданской, за их беспримерную храбрость и абсолютную неподкупность, им доверяли исполнять самую ответственную службу, — например, дипкурьерскую. Теодор Нетте возил диппочту в родную Латвию. Маяковский вспоминал о своем друге: «Нетте — наш дипломатический курьер в Латвии. Погиб при исполнении служебных обязанностей, отстреливаясь от нападавших на него контрразведчиков в поезде на латвийской территории… Я хорошо знал товарища Нетте. Это был коренастый латыш с приятной улыбкой, в больших роговых очках…В Ростове, на улице я услышал — газетчики кричат: «Покушение на наших дипкурьеров Нетте и Махмастля». Остолбенел. Это была моя первая встреча с Нетте уже после его смерти. Вскоре первая боль улеглась. Я попадаю в Одессу. Пароходом направляюсь в Ялту. Когда наш пароход покидал гавань, навстречу шел другой пароход, и на нем золотыми буквами, освещенными солнцем, два слова: «Теодор Нетте». Это была моя вторая встреча с Нетте, но уже не с человеком, а с пароходом».
Удивительно, но теперь красные латыши не в почете ни в самой Латвии, ни у нас. С Латвией-то, с той все ясно: у них теперь национальные герои — легионеры СС. Но почему у нас перестали почитаться латыши, служившие России и погибшие за Россию?
Как бы в противовес «революционным» участкам в 1990-е годы на Ваганькове появился участок «монархический». У самой паперти церкви Воскресения Словущего стоит теперь несколько невзрачных, испещренных надписями, крестов и камней. Кажется, кроме выбитого на камнях, никаких больше комментариев к этому уголку восторжествовавшей монархической идеи не требуется: Сей первый в России мемориал царственных страстотерпцев освящен 16 IV 1991 г. в день Радонецы настоятелем храма Воскресения протоиреем Валентином Дагомоновым; Памяти замученных и убиенных безбожными большевиками; Памяти царственных страстотерпцев и новомучеников Российского Императорского дома Романовых; Государю — Императору Царю Николаю Александровичу Романову память во веки веков; Вечная память русским офицерам, отдавшим жизни свои за государя Николая II; Офицерам союза защиты Родины и Свободы группы князя М. Лопухина, казненным в мае — июне 1918 года; Вечная слава сербским офицерам, погибшим при спасении княгини Елены Сербской, жены великого князя Ивана Романова. От офицеров Российского ополчения движения Память. И тут же еще присовокуплен для чего-то лозунг: «Правда о смерти царя — Правда о страданиях России». В 1997 году какие-то лихие молодцы — может быть, последователи партизана Железняка — устроили взрыв прямо на самом потешном мемориале. Так монархисты теперь этим очень гордятся. Если они в своих театральных юнкерских костюмчиках проводят здесь линейки, как прежде пионеры возле Баумана, то кто-нибудь из их главных непременно расскажет зевакам, что они истинные патриоты России, и для злых поработителей отечества — всяких жидо-масонов — они будто кость в горле, и что те исходят на них злобою и строят им всяческие козни — покушаются на дорогие каждому русскому сердцу святыни. В доказательство будет предъявлен еще некий скол на камне, — от взрыва-де!
На кладбище очень часто можно услышать от людей всякие любопытные истории и байки, одновременно связанные с их умершими родственниками и с какими-то известными личностями или с важными историческими событиями. В продолжение «монархической» темы писательница Надежда Горлова, у которой на Ваганькове похоронена ее бабушка Татьяна Георгиевна Триандафилова (1890–1995), рассказала нам забавный эпизод из жизни покойной. В юности ее бабушка училась в гимназии в Новочеркасске. И однажды, где-то перед Германской войной, в столицу Всевеликого войска донского приехал сам государь Николай Александрович. Осчастливил он своим августейшим визитом и новочеркасских гимназисток. По такому случаю девицы устроили в гимназии бал. Причем некоторые были удостоены особенного внимания со стороны обожаемого монарха — Николай Александрович изволил танцевать с ними. Оказалась среди этих счастливиц и Татьяна Триандафилова. Пройдя с государем тур, гимназистка осмелилась попросить у него что-нибудь подарить ей на память. Но у Николая Александровича не оказалось при себе никаких личных вещей. «При мне нет ничего своего, — отвечал он, — все казенное. А, впрочем, вот, если позволите…» — он снял перчатку с левой руки и подал ее восхищенной красавице. После бала девицы изрезали царскую перчатку на кусочки. И, вероятно, хранили их всю жизнь. Во всяком случае, бабушка Надежды Горловой не только сохранила этот драгоценный клочок, но и завещала похоронить ее вместе с ним. Что родственники и исполнили. Поэтому теперь можно небезосновательно утверждать, что на Ваганьковском кладбище могила Татьяны Георгиевны Триандафиловой имеет большее отношение к царственному страстотерпцу и вообще к монархической идее, нежели самодеятельный мемориал возле храма.
