— Дальше то, что от одного компетентного товарища я услышал, что такие проблемы устраняют на Кубе… у них там прекрасная медицина. В частности в Центральной клинике имени Сира Гарсия, это в Гаване, кажется…

— Я тебя услышал, — ответил он с каменным лицом, — вопрос будет рассмотрен в самое ближайшее время… а насчет Мироновой ты все же зря впрягся, — не удержался он от финальной ремарки.

Тепло сейчас в Маниле

Экран телевизора у меня начал показывать только серый шум в крапинку, так что я его выключил, сел на койку и начал горестно размышлять… в основном о новых обстоятельствах, кои поведало мне заэкранное второе я. Получается, что во время того злополучного эксперимента в бункере, где стреляли СВЧ-излучением по рассеянной плазме, наш мир, грубо говоря, раздвоился. Я остался в относительно той же действительности, а этот друг из телевизора получил суперспособности и начал всех излечивать направо и налево. Включая генерального секретаря ЦК КПСС.

Нет, кое-какие способности и у меня появились, но по сравнению с ним очень слабенькие… лечить я могу только очень специфические болезни и достаточно редко… дар убеждения, правда, у меня имеется, но не всегда и не на всех он действует. Кстати, может зарядить его на надзирателя при следующем посещении? Нет, наверно не выйдет — до выхода тут минимум три поста еще одолеть надо, на всех них у меня заряда точно не хватит.

Так, еще какие различия у нас с тем вторым Балашовым, одернул я самого себя, давай вспоминай… ну живет он все еще в 82 году, а я годом позже. Поэтому и до камчатских приключений он пока не добрался. Про маму он что-то говорил… ах, да, спас он ее от онкологии — а у меня она жива-здорова оказалась без всех этих экстрасенсорных вмешательств. Про красотку Нину еще что-то было… там у него были с ней какие-то отношения, при этом с Наумычем она порвала все связи. А у меня что… ну что у меня — вышла она за него замуж, за Наумыча, вот и все события. А я остался на бобах с девочкой Викой из кадров… ну как остался — через пару месяцев разругались мы окончательно, вот и весь наш роман.

Тут наконец расчехлилось мое личное второе я, вылезло со дна подсознания и мысленно уселось на кресло, удобно развалясь при этом.

— Ну что, Петюня, — сказало оно с хитрой усмешкой, — поговорим?

— Почему нет, — не стал поддаваться на провокации я, — с приличным человеком всегда приятно побазарить. Начинай, раз уж завел такую тему.

— А и начну, — с вызовом ответило оно, — ты, я смотрю, не совсем в ту проблему уперся.

— Да ну, — изумился я, — ну поведай, куда мне следует упираться на самом деле.

— Этот вот телевизор, — кивнуло оно головой на Панасоник, — тебя не сильно смущает?

— Вообще-то да, — честно признался я, — упустил я его из виду… намекаешь, что стандартные телевизоры не умеют связываться с параллельными реальностями?

— И на это тоже, но для начала — кто его сюда поставил? Здесь же не Америка и даже не Испания, в камеры предварительного заключения на Филиппинах, насколько я знаю, телевизоров не полагается ставить. И в одиночку почему тебя запихнули, еще один сложный вопросик…

— Наверно и тут ты кругом право, — угрюмо согласился я, — тут конечно не Бутырка и не Матросская тишина, но по 3–4 заключенных в камере должно быть…

— Вооот, — довольно поддакнуло оно, — от этого и можно начинать плясать.

— У меня ум за разум уже заходит, — продолжил тему я, — может ты спляшешь? В порядке разнообразия. А то ведь знаешь наверно такую поговорку — один дурак может задать столько вопросов, на которые не ответят сто мудрецов.

— Ладно, на дурака обижаться не буду, — подумав, ответило оно, — но и в лоб ничего тебе не скажу, обойдешься намеками. Номер раз — у меня создалось стойкое впечатление, что все твои приключения, начиная непосредственно со злосчастного Боинга-007, это не игра случая, а целенаправленное вмешательство извне… вели тебя, короче говоря, как бычка на привязи. По пастбищу.

— Стой, — помотал головой я, — давай так далеко не углубляться… начали же с Панасоника, вот давай на нем и остановимся.

— Хорошо, — не стало спорить оно, — Панасоник, значит Панасоник… мне, к слову, марка Сони всегда больше нравилась.

— Мне тоже, — буркнул я, — но давай уже не растекаться мыслями по древу — с Панасоником-то как вопрос решится? Не бывает же таких телевизоров, чтоб соединяли параллельные миры.

— То, что ты не знаешь о них, вовсе не значит, что их не существует, — совсем уже запредельно довольным тоном сообщило второе я, — помнишь, наверно, слова Гамлета — «есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».

— А если уж ты такой умный, расскажи, кто это такой, Горацио? А то я кроме этой фразы ничего про него не знаю, — попросил я.

— Легко, — неожиданно согласилось оно, — Горацио это однокурсник Гамлета по Виттенбергскому университету. Приехал вместе с ним в Данию и попал в неожиданный переплет. Но, кажется, выжил в этой мясорубке, описанной Вильямом, что было маловероятным — там почти всех закололи или отравили.

— А что там про мудрецов, можешь пояснить?

— Да пожалуйста, если у тебя время есть, — ответило оно.

— Уж чего-чего, а времени у меня сейчас предостаточно, — дал я ему карт-бланш на самые различные действия.

— Слушай тогда… фразу эту Гамлет произнес, когда объяснял своему другу Горацио то, что случилось при дворе датского короля в последнее время. В частности появление призрака отца Гамлета, сумасшествие Офелии и разговоры с могильщиками. Согласись, что призраки явно не входят в реестр того, что ожидают мудрецы.

— Соглашусь, — поморщился я, — призраки это too much, как говорит продвинутая молодежь. Но хватит на этом про Гамлета, давай про наших баранов.

— Давай, — согласилось оно, но сказать больше ничего не успело, потому что в замке заскрежетал ключ и дверь распахнулась.

И надзиратель сказал мне удивительно знакомым голосом:

— Выходи с вещами!

Вещей у меня не было, так что я просто заложил руки назад и попытался вспомнить, где же я этот голос слышал… и вспомнил через пару секунд — в джунглях возле Ла Тринидада. Да это был он самый, партизан Пабло собственной персоной, только слегка видоизменивший личность. Усов у него, кажется, раньше не было… и шрама на левой щеке тоже.

Я сделал вид, что не узнаю своего коллегу, пусть и бывшего, и вышел в коридор. А он опять закрыл камеру и показал мне направление движения — на этот раз в другую сторону, а не туда, куда меня ранее водили. Я и двинулся туда размеренной походкой, а он спустя десяток метров прошептал мне в ухо «не дергайся и выполняй все мои команды, тогда скоро будешь на свободе». Я собственно и не собирался дергаться, но после этих слов стал вести себя вдвое осторожнее.

Я кивнул ему без слов — понял, мол, не дурак — и мы продолжили наш тернистый путь по манильскому следственному изолятору. Впереди показался первый пост охраны, возле закрытой железной решетки. Пабло что-то сказал охраннику на испанском, после чего они оба заржали, и путь оказался открыт.

— Сейчас самое главное будет, — тихо сообщил он мне, — следующих охранников я не знаю, так что работать будем по обстановке. Ты как, готов работать по обстановке?

— Всегда готов, — тут же вылетел из меня пионерский лозунг, хотя был готов и вопрос, который я удержал за неуместностью — «а предыдущего охранника ты откуда знаешь?».

Еще одна решетка и целых двое филиппинцев в форме возле нее нарисовалась сразу после поворота направо. Пабло тут же начал с ними беседу на испанском, из которой я понял только два слова — сигариллос и тонтериас (сигареты, соответственно, и черт). По окончании непродолжительного обмена мнениями один из охранников, старший наверно, подошел ко мне проверил, что у меня в карманах… я покорно поднял руки и встал лицом к стене.

Ничего подозрительного он у меня там не обнаружил, но на этом не угомонился, а задал еще один вопросик Пабло, после которого тот ощутимо напрягся. Я прямо физически это понял — неправильный вопрос задали ему, судя по одеревеневшему лицу.