На набережной мало людей, мамаши выгуливают своих малышей, недалеко от нас парень с рыжей девушкой выгуливают собаку с трудным именем — Айдынлыг. Она резвая и непослушная, но невероятно обаятельная, с добрыми светящимися глазами, посмотрев в которые трудно не простить ее озорство.

Рыжая девушка, похоже, немая, она что-то жестами объясняет парню, тот хмурится озадаченно, потом, улыбнувшись, кивает и снимает с Айдынлыг поводок. Та моментально уносится за низко летящей чайкой, пытаясь допрыгнуть до птицы, и ее большие уши развеваются, как паруса на ветру. Я кручусь то вправо, то влево, наблюдая эту погоню, разрываюсь между двумя неосуществимыми мечтами — детьми и собакой.

Наблюдаю за счастливыми картинками чужих жизней, создавая видимость безразличия — да нет, я просто смотрю, настроение улучшаю. Внутреннее часто противоположно внешнему. Там, глубоко внутри, так глубоко, что я и себе не признаюсь, мне хочется подобных ощущений. Не думая, как их призвать в свою жизнь, я восполняю пробелы, подглядывая за другими. Без щемящего сожаления — меня радует, что радость есть у других, и я временами могу ее наблюдать.

— Погода, может, собакевича себе заведешь? У Инги в приюте есть красивые щенята, их нашли на обочине трассы, какой-то негодяй выбросил.

— Я уже боюсь кого-то приближать к себе, рядом со мной все умирают.

— Хватит ересь нести! Сам же себя доводишь до таких мыслей. Ты ни в чем не виноват.

Мне хочется ей объяснить свое отношение к невозможному, сказать, что не все так печально, как кажется со стороны. Я доволен этим временем, протекающим через меня, ни с чем не сравнимым. Оно особенное, незнакомое, в нем хочется верить в себя, заботиться обо всех сразу. И вспоминать самое сказочное из того, что было. Как еще два лета назад звезды сыпались в наши ладони, и твойзапах, шершавость твоихгуб, прикосновения твоихпальцев к моим волосам — все это было как в первый и последний раз.

Нынешние дни приносят неожиданную радость от поставленных точек или обдают мягкой прохладой трезвого и одновременно светлого мышления. Вокруг разложены грабли и подводные камни, которые совсем не страшат. Больше никаких окопов — я готов к новым преодолениям.

Водопад закуривает и не смущается моим молчанием, сидит рядом, наслаждается тишиной пролива, по которой с черепашьей медлительностью передвигаются большие корабли.

— Так странно, они даже не гудят, не разбивают с громким треском встречные волны. Будто все происходящее поставлено в беззвучный режим, да?

Я вытаскиваю из ее руки зажигалку, смотрю под ноги, на брызги волн. Они, несмотря на жару, не высыхают. Утром все всерьез, это вам не ночь, разжигательница эмоций.

Пешком по шумным улицам. Вечереет, мы выпили по чайничку мате, теперь не душно. Жара прорезает город раскаленным мачете посередине, мы с Водопад остаемся на правой стороне, продуваемой мятным бризом. Скучающие таксисты подзывают нас, предлагают довезти «быстро и недорого куда угодно». Водопад подходит к ним с вопросом: «До счастья довезете?» Они оглядывают нас как сумасшедших. Один, седой и пузатый, кричит вслед: «Зачем ехать за счастьем, объясни?»

Пестрые рекламные вывески, веселая компания девиц выходит из грузинского ресторана, длинная очередь в клуб — и большеносый громила на входе. У мусорного бака скулит серо-белая дворняга, укрывая собой пищащие клубочки щенят. У нее тревожный взгляд, безнадежный, весь вид ее говорит — воевать. Не за себя. За тех, кто без нее не выживет. Из соседнего квартала доносится вой сирены, огромная афиша на боковой стене высотки приглашает на премьеру очередного фильма о вампирах. Большой город, мы — его маленькие герои.

Водопад курит на ходу, затягиваясь жадно, отчаянно. Нам немного грустно. Устали возвращаться в себя. Каждому было бы неплохо уйти в кого-то, хотя бы на время, если не навсегда.

— По Кастанеде бы — стереть всю личную историю, начать заново, как это принято, с понедельника. Упасть в воскресенье в постель уставшей, со сладко ноющей спиной, и проснуться утром совсем другой. Сильнее, свежее, чуточку циничнее.

— Ха, почему все стремятся стать циничнее? Устали бороться за душевность? Она явно не в почете.

— Ты утрируешь, Погода. Цинизм нужен для противостояния, как кирпичам цемент, чтобы дом не разрушала непогода. А душевность... От нее никто не отказывался, но давай отдавать ее тем, кто ценит. Разбрасываться ею ради того, чтобы доказать кому-то свое превосходство, мол, посмотрите, какое у меня сердце, или изменить другого — непробиваемого — таким образом... Ерунда! Те, кто не хочет видеть свет, так и не увидят его, хоть весь мир обвешай прожекторами, бесполезно.

Садимся на пустую скамейку в маленьком сквере между домами. Здесь тише.

— Я когда-то думал, что спрятаться легко. Отойти от всего происходящего, скрестить руки на груди, поменять номер мобильного, заходить в Интернет невидимкой. Заблуждался.

Она возмущенно мотает головой, достает из сумки зеркальце:

— Еще как! Знаешь, Погода, в детстве я очень любила раскраски. Рисовать я не умела, отсутствовало пространственное воображение. Поэтому с удовольствием разукрашивала готовые рисунки. Так и с жизнью. Она нам дается бесцветной, с четко очерченными контурами и общим рисунком. Нам решать, с кого или чего начать и каким цветом раскрашивать. Это мы определяем. Ты пытался от этого убежать, отбрасывая карандаши в сторону. Тогда твоя раскраска и оставалась никакой, серой. В итоге серость обложила тебя со всех сторон, ты начал сливаться с ней. Так нельзя! Нужно самому выбрать цвета. Первым делом — раскрась солнце желтым. Или, хочешь, зеленым!.. Правда, порой силы иссякают, карандаши стираются. Но на то и придумали точилки...

Я сижу у открытого окна, наедине с сигаретами и мыслями ни о чем. Со двора доносятся редкие мужские голоса, за стеной шумит лифт, автоответчик в прихожей мигает красным, отсвечивая туманными вспышками в темном пространстве. Мне не спится, хотя зевота временами накатывает. Голова не отключается, не тянется за телом на боковую. Выдыхаю дым в открытое окно, он просачивается сквозь темно-зеленую сетку от мошкары и зависает облаком в ветвях тополя, растущего у нашего подъезда.

Водопад спит на моей кровати, я на диване. Когда-то мы чисто по-дружески спали вместе, не задумываясь о чем-либо другом. Сейчас что-то изменилось, между нами словно магнит, начинающий действовать, стоит нам коснуться друг друга дыханиями. Вчера чуть было не поцеловал ее в губы. Не знаю, что это было за желание, но мне невыносимо захотелось этого, что-то подталкивало меня к ней. Будто на ее губах — последняя капля моего противоядия и, если я не получу его, спасение станет невозможным.

У нее красивые губы. Маленькие, чуть пухлые, бледно-розовые, матовые. Сухие. Их хочется откусить, попробовать. Думаю, вкусом они напоминают дольку абрикоса. Снаружи бархатную, внутри — сочную. Я стал бояться нашего общения, даже находиться в одном пространстве. Меня тянет к ней. Стараюсь, отчаянно стараюсь смотреть на нее прежними глазами. Бесполезно. Я хорошо себя вижу, но плохо знаю. Точнее, уже не узнаю.

В отношении к Водопад я расслоился на две части — друг и кто-то другой, не похожий на прежнего. И с ее стороны чувствую волнение, особенно когда она просыпается и видит меня, сидящим на краю кровати с кружкой горячего чая. Она любит по утрам сладкий чай, я помню. Считается, если на женщину обрушивается внимание и забота со стороны мужчины, пусть и друга, она непроизвольно задумывается о возможности быть вместе.