— Я могу дать десять крон, — произнёс Альх. — Но только после того, как реализую товар. Десять крон, могильщик. Большие деньги. Огромные.

— Согласен, деньги большие, — хмыкнул Велион. — Но — нет. Пойми, эти десять крон ты платишь не за сохранение своей жизни на могильнике, а за то, что я поведу тебя на верную смерть. Ты погибнешь, купец. Если, — могильщик мрачно усмехнулся, — не наденешь перчатки, конечно. Но ты не собираешься делать это, а я не собираюсь давать тебе перчатки. Не собираешься же?

— Нет. — Купец твёрдо мотнул головой.

— Вот и мой ответ — нет.

— Ты меня выведешь.

— Может быть. Но вероятность этого невелика. Скорее всего, ты вляпаешься в первое же проклятие и умрёшь.

— Двенадцать крон.

— Я не набиваю цену, купец. Умереть ты можешь бесплатно, оставив эти деньги наследникам.

Альх снова засопел. Сопел он довольно долго, иногда что-то бормотал себе под нос, копаясь пальцами в бороде. Наконец, кашлянул и заговорил:

— Не думай, что это просто блажь. Хотя, можешь думать и так. Я ведь не говорил, кого я собираюсь искать в Эзмиле?

Велион покачал головой.

— Я собираюсь найти тело своей дочери. Или то, что от него осталось. Она была могильщицей. Может быть, ты её знал? Её звали Элаги.

Ощущение было похоже на то, когда камень прилетает в голову — яркая вспышка, после которой всё поплыло, затуманилось, стало одновременно чётким и расплывчатым, огромным и маленьким. Несмотря на эти чувства, внешне Велион на слова Альха никак не отреагировал, не дрогнул ни один мускул на его лице. А если и дрогнул, то вряд ли Альх заметил это в неверном свете костра.

— Нет, — солгал могильщик и после короткой паузы спросил, стараясь сделать голос ровным: — Откуда ты знаешь, что она пошла в Эзмил?

— Она сама сказала. Она… — Альх замолчал на несколько секунд. — Знаешь, я, наверное, расскажу всё сначала, хочется поплакаться старику… тем более, ты могильщик, а значит, поймёшь Элаги. Попробуй понять и меня.

Велион молчал. Его пальцы время от времени судорожно сжимались и разжимались, хоть он и пытался себя контролировать. Это могло показаться подозрительным, но за время их многочасового спора Альх должен был привыкнуть к тому, что могильщик отмалчивается в ответ. А его пальцы не видно. Да и мало ли из-за чего он может нервничать.

— Элаги была моей младшей дочерью, — сказал купец. — Мы с женой всегда потакали ей, хотя этого и не было видно, давали больше свободы, чем старшему сыну. На самом деле, она была любимой дочерью. Мы с женой накопили прилично добра, чтобы выдать её замуж за купца или даже мелкого дворянина. Но когда ей исполнилось пятнадцать, замуж выходить она отказалась, хотя партии были более чем приличные. Как потом выяснилось из-за того, что влюбилась. Влюбилась и понесла. Жена моя попыталась исправить всё… но стало только хуже.

Сына-то я женил на двадцатилетней дочери рыцаря, с которой переспал весь папенькин замок, а замок-то был не маленький… Но ничего, он у меня хват, всё понимал даже сопляком, а уж сейчас и подавно. Жена его этой зимой скончалась, оставив крепенького карапуза, которому уже стукнуло шесть, а он за всё это время только насморком пару раз и болел. Заболела она, сам понимаешь, этим жутким мором, что бушевал на западе. Я-то тело видел только на похоронах, но один из слуг сына по секрету сказал, что она просто истекла кровью… отовсюду. Впрочем, это только слухи, на теле во время похорон ничего заметить было нельзя, да и тесть, ети его мать, ничего такого не хотел видеть. У него были долги… до свадьбы дочери, а сейчас он кутит ещё сильней, чем в молодости. Сын, кстати, уже нашёл невесту, тоже дворянку, ведь его положение уже это позволяет. Но мы сейчас не о нём.

Пять лет назад, на своё восемнадцатилетие, Элаги купила эти… перчатки. Я к тому времени уже начал конкретно намекать ей на то, что стоит присмотреться к двум парням… Можно же и без детей семью-то иметь, а? Но она решила сделать всё по-своему. Когда дочь принесла эти чёртовы перчатки мне и сказала, что она теперь могильщица, я посмеялся, сказал, что всё это сказки, что никакого проклятья на перчатках нет, никуда её не потянет. Но на самом деле я испугался. Так испугался, что решил нанять мага, чтобы тот снял с неё проклятье, если оно на самом деле окажется на перчатках. Но маг, едва завидев перчатки, отказался работать, даже аванс вернул. Сказал, моя дочь обречена. Тогда я решил закрыть её дома, но жена настояла на том, чтобы отпустить её. «Девочка перебесится», — сказала она мне. Ну что ж, подумал я, пусть перебесится, пройдёт пара месяцев, и я насильно выдам её замуж, а там уже ей будет не до могильников. Пусть будет несчастна, зато жива.

Но Элаги не перебесилась. Через две недели она собралась со мной в деловую поездку. Я тогда обрадовался, как раз в том городе жил один из потенциальных женихов… Я и не знал, что она взяла с собой перчатки. Она убежала во время одной из ночных стоянок. Там неподалёку был небольшой могильник — наполовину сгоревший город. Меня тогда разбудил охранник… я думал, убью его. Всю оставшуюся ночь я сходил с ума от страха. Но Элаги всё-таки вернулась, как раз в то время, когда я уже сам собирался идти на её поиски. Она была чумазой, взмыленной, на левой ноге ожог был с мою ладонь размером… Но она была такой счастливой. В тот раз она приволокла пару каких-то безделушек, которые удалось продать за два с половиной гроша. Она гордилась этим заработком.

После этого Элаги начала уходить сама. Иногда не появлялась по три-четыре месяца, и каждый раз мы думали, что она больше не вернётся. Но она приходила. Отъедалась, лечилась, пару недель отдыхала, нянчилась с племянником… И снова уходила. Мы с женой почти поседели за эти годы. Но мы радовались тому, что дочь хотя бы возвращалась к нам, а не проводила всё время в своих странствиях.

А прошлым летом она пришла из очередного похода раненой. Рана не была серьёзной, что-то ей повредило лицо. Тогда я решил, что больше не отпущу её никогда… но отпустил. Не мог я её держать, понимаешь? А Элаги не могла сидеть дома. Боги, как она каждую зиму на стену от скуки лезла… А если летом приходилось дома засиживаться — и подавно. Хотя, чего я тебе рассказываю, ты-то всё понимаешь.

Элаги ушла осенью, после Йоля, сказав, что идёт в Эзмил. Плёвое дело, исхоженный вдоль и поперёк могильник, нечего беспокоиться, сказала она. В конце ноября пообещала вернуться. Ещё сказала, что проживёт с нами всю зиму. Я радовался, как ребёнок, думал, что за зиму, может быть, девочка остынет, решит, наконец, остаться, найдёт себе молодого вдовца. Но…

Элаги не вернулась. Мы с женой чувствовали ещё с ноября, что случилось что-то страшное. Всю зиму я ждал известий, всю зиму… Каждое утро просыпался и говорил себе, что сегодня-то дочь обязательно придёт, обязательно вернётся к обеду, к ужину, ко сну… Элаги не приходила. Я потерял всякую надежду, когда начался январь. И тогда я решил пойти в Эзмил. Жене, конечно же, ничего не сказал. Если я не смог уберечь Элаги… то должен хотя бы похоронить её прах. Одна мысль о том, что её тело сейчас расклёвывают птицы или жрут крысы… — Альх замолчал, уже не в первый раз за весь рассказ, но эта пауза была самой длинной. Велион был уверен, что купец сейчас разрыдается. Но Альх справился со слезами. А когда продолжил говорить, его голос звучал твёрдо и уверенно: — Я должен оказать ей хотя бы последние почести.

А ещё я хочу испытать то, что испытала моя дочь. Попасть в могильник, увидеть все эти ловушки и заклинания, увидеть тварей, которые живут там. И… меня гложет чувство вины. Элаги думала, что нам на неё наплевать, и мы вели себя так, будто бы она действительно предоставлена сама себе. Мы не хотели стеснять её, заставлять что-то делать, навязывать чувство долга… Но сделали это слишком… слишком неудачно. Я должен искупить свою вину. Как сделать это по-другому, я не знаю. Поэтому я пойду в Эзмил. Если ты откажешься, я пойду один. Иначе я никогда не обрету покой.

Альх замолчал, уставившись в землю.