Знаете, я на прошлой неделе анонимно пожертвовал пять миллионов иен на строительство школы для нуждающихся подростков в своем родном городе на Кюсю. Это были деньги от людей вроде Исудзаки. Я поступаю как Дзиротё из Симидзу⁴⁰ в девятнадцатом веке. Как вы это называете? Робин Гуд, так ведь? Анонимно, конечно. Если они узнают, откуда эти деньги, то не захотят брать их.

— Господин директор, здесь находится один посетитель, настаивающий на встрече с вами без предварительной записи.

— ?

— Вот его визитная карточка.

— Позовите его.

Оасака заходит. Костюм, галстук и все прочее. Только развязная походка и смущенно-наглый взгляд, сканирующий кабинет, а затем и директора, говорит о его происхождении. Директор напряжен.

— Добрый день, я владелец ваших акций.

— У вас есть подтверждающие документы?

— Конечно, взгляните.

— Верно. Хотя их совсем немного, но верно, у вас есть наши акции. Выпьете чаю?

— Кофе.

— Секунду. Чем могу быть полезен?

— Я хотел бы кое-что показать вам.

И он достает газету и читает громким голосом:

— Да, я слышал об этом деле. Но мы не «Исудзаки», каким образом это связано с нами? Я очень занят и…

— Конечно, конечно, вы не Исудзаки, я умею читать — и знаю, акциями какой компании я владею. Вы очень уважаете владельцев акций, насколько мне известно. И вы не Исудзаки. Вы никогда не давали и не брали взяток. Но мы — группа владельцев акций, которой очень хотелось бы знать, управляете ли вы нашей компанией должным образом и нет ли здесь коррупции, как в «Исудзаки» и других подобных вещей, происходящих в последнее время. Конечно, не стоит беспокоить вас сейчас, ведь вы очень заняты важными делами. Но я только хотел заявить, что мы, владельцы акций, интересующиеся делами компании, пятнадцатого июня, на ежегодном заседании владельцев акций, хотели бы затронуть несколько вопросов относительно компании по производству гравия Ёсимура, Центра строительства новых мостов в районе Фукусима, а также относительно Хоккайдо, по поводу…

— Сколько?

Однажды я встречаюсь с Оасакой в большой гостинице. На нем роскошный костюм и галстук в спокойных тонах. «У вас встреча с премьер-министром?» — спрашиваю я. «Не совсем, но что-то вроде того». После обмена незначительными фразами и чашки крепкого кофе я понимаю, что он кого-то ждет. Поглядывает в сторону входа в гостиницу. Вдруг я замечаю, как один из его сыновей, Идэ-тян, подходит к нам с небольшой коробкой в руках. Низко кланяется, бормочет что-то, оставляет коробку на столе и поспешно уходит. Оасака умело распаковывает сверток, достает пачку визиток и протягивает мне одну из них. Я рассматриваю визитку и читаю:

Я смотрю на Кен-ити и спрашиваю его, что это. Он отвечает с серьезным видом:

— Я открываю школу.

— Да, но что это?

— Я открываю школу, что здесь странного?

— Да, и все же.

— Сэнсэй, вы что, во мне сомневаетесь?

— Нет, именно потому, что не сомневаюсь, я и спрашиваю — что это значит?

— Школа по изучению японского языка. Посмотрите на обратную сторону.

Я переворачиваю визитку. Там написано то же самое, только на китайском.

— Сейчас много китайцев перебирается в Японию.

— Да, я знаю. Но в основном это нелегальные рабочие, задействованные на стройках, и так далее.

— Верно, но в последнее время иммиграционные службы ужесточили миграционную политику. Привозить китайских рабочих стало непросто. Но тех, кто хочет изучать японский, можно. Я открыл школу. Китайцы подают запрос на изучение японского, получают въездную визу для изучения культуры и языка, и все в порядке.

Ситуация начинает проясняться, но я все еще упорствую:

— А книги, учителя, экзамены, здание — все это есть?

— Все есть. Можно приходить и заниматься.

— И правда учатся?

— Нет, конечно, чего ради? Они записываются, приходят на встречу, и на следующий день я определяю их на работу на стройке и получаю за это комиссионные. Иногда это компания человека из семьи, иногда это компания людей, находящихся под семейной опекой.

— И с кем же вы встречаетесь сейчас?

— С одним человеком из Министерства иммиграции. Теперь идите, сэнсэй, сейчас вам не стоит здесь находиться. — И хохочет.

Я ухожу. Через полгода школа закрылась, но к тому времени уже несколько сотен китайцев успели перебраться в Японию. Все они живут в общежитиях, арендованных семьей Кёкусин-кай, носят серые робы, по утрам выходят на работу и в шесть вечера возвращаются домой, принимают душ в общественных душевых или в местном сэнто, готовят в сковородах вок китайскую еду и наполняют квартал китайскими ароматами. По вечерам рабочие расходятся по клубам на Синдзюку Ни-чомэ, пьют много саке и пива, после чего исчезают в дальних комнатах клубов, где в азартных играх, которые устраивает семья Кёкусин-кай, проигрывают все заработанные деньги.

Я всегда говорю своим мальчикам, что можно нарушить закон, но нельзя делать зло людям. Переступить закон и вершить зло — это не одно и то же. Ты можешь быть преступником и в то же время хорошим человеком. Обстоятельства привели тебя в это место, в этот мир. Но не будь бесом, не позволяй злу войти в тебя и управлять тобой. Будь преступником с достоинством. Если надо вымогать деньги у людей, совершивших зло, лицемеров, делай это без стыда, без колебаний, без размышлений. Но если есть человек, нуждающийся в помощи, отдай ему последнее кимоно. Когда вы будете с нами, то увидите, что я не просто говорю вам красивые слова. Я учу своих мальчиков оставаться людьми даже в том жестком мире, где мы живем. Это хорошо, это правильно, и это важно для сохранения нашей организации…

— Я хочу повзрослеть, сэнсэй, — говорит мне Кен-ичи Фукуока. — Мне сорок семь, и я хочу повзрослеть.

У меня нет настоящих друзей, нет настоящей женщины, нет настоящей дочери. Моя дочь ненавидит меня, моей жене нечего ловить в другом месте, и поэтому она со мной. Верно, у нас есть гири. Гири означает, что я всегда, без вопросов, заступлюсь за своего брата в семье. Всегда. Если у него проблемы, я с ним. Защищаю его, наказываю тех, кто пытается обидеть его, убиваю, если надо. Забочусь о его детях, пока он в тюрьме. Даю ему денег, когда он выходит из тюрьмы. Забочусь о его семье, если его убивают. Даю ему укрытие, если он в бегах. Забочусь о том, чтобы у него было укрытие, если он скрывается в другом месте. Никогда, никогда мой брат не будет один. До самой смерти и даже после смерти мой брат будет со мной. И если я получу увечья, попаду в тюрьму, умру, то всегда есть кто-то, кто позаботится обо мне.

Но мы одинокие люди, сэнсэй, мы маленькие сироты. Даже босс Окава, «оядзи», как мы говорим, папа, как говорят у вас, даже он не может быть настоящим отцом. Я убежал из своего маленького городка на Кюсю, когда мне было четырнадцать, но уже тогда я не видел своего отца больше десяти лет. И сегодня я понятия не имею, кто он, где он и жив ли он вообще. Босс Окава был мне отцом много лет. Он лучше, чем настоящий отец. Для большинства из нас босс Окава был настоящим отцом. Он дал нам заработок, тепло, любовь, заботу и был с нами ласков. Окава был придирчивым, устрашающим и наказывающим. Он воспитал нас, и он нам как отец, но в то же время и нет.

У нас есть банкеты, соревнования, есть свой журнал, вы ведь видели. У нас есть свои похороны и свои войны, есть свой офис. У нас все есть. И в то же время у нас ничего нет.