- Ну и врёшь же ты всё, - говорит шофёр. - Вроде маленький, а врать горазд. И шхуну приплёл, и Чапаева, а тут ещё эта музыка…

- А вы, - говорю, - у Ливерпуля спросите, он вам скажет.

- У кого?

- У Ливерпуля.

- Что это за Ливерпуль такой?

- Как, - говорю, - кто такой? Ливерпуль - это Ливерпуль…

- Я, - говорит, - с тобой разговаривать не буду, если ты мне будешь глупости говорить…

Я говорю:

- Вот приедемте, я вас с ним познакомлю.

- С кем?

- С Ливерпулем.

- Что это, попугай такой, что ли?

- Не хотите, не верьте, - говорю, - как хотите.

- Да ладно уж, - говорит шофёр.

- Вы что везёте? - спрашивает Боба.

- Песок, - говорит шофёр.

Боба его про песок стал расспрашивать: что за песок, есть ли там ракушки, куда этот песок везут.

Шофёр ему отвечал всё в шутку, и Боба был очень доволен.

- Я, - говорит Боба, - хочу туда в кузов, в песок, а вы здесь поезжайте, разрешите мне, пожалуйста, в песок.

Ему, конечно, не разрешили, и он всё дулся.

Шофёр нас довёз до дому. Пожал мне и Бобе руки, передал привет Ливерпулю.

И мы домой побежали.

Ой, что тут было! Наша мама вся совершенно бледная. Сидит и плачет.

В это время мы входим.

Мама. Где вы были?

Я. У папы. Там нас колбасой накормили.

Мама. Какой колбасой?

Боба. Ливерной.

Я. Там нас ливерной колбасой накормили.

Мама. Кто накормил?

Я. Мы ездили к папе…

Мама. Каким образом?

Я. На поезде.

Мама. Боже мой!

Я. А обратно мы шли пешком…

Мама(кричит). Откуда вы шли пешком?!

Я. Из Баладжар.

Мама. Из Баладжар?!

Я. Я видел папу…

Боба. Я видел танки!

Мама просит воды. Маме плохо. Я бегу за водой на кухню. 20. В кино Целый день мы возились песке. Хотя мне надоел песок, но что же делать? Нас не пускают дальше двора. Всё за то, что мы ездили к папе.

Мы были грязные, это правда. И мама нас стала ругать.

- Неужели нельзя, - говорила она, - так играть, чтобы оставаться чистыми, опрятными и культурными детьми, тем более что отец на войне?

Это было неинтересно. Мы это уже сто раз слышали.

"Играть целый день в песке, когда война и отец на войне… Разве нельзя, - думал я, - играть в песке, если даже война?" А мама продолжала:

- Этот маленький - понятно, но ты-то что там нашёл?

Что я там нашёл? Ничего не нашёл. Что там можно найти? Не берут же меня на фронт!

Наконец мама сказала:

- Вот что. Я дам вам деньги. Идите в кино.

Это было другое дело. Мы с Бобой сейчас же помчались в кино.

Мы сели с ним в первый ряд. Я люблю первый ряд - как-никак не последний.

Сначала журнал показывали. Интересный журнал, про войну - стрельба, взрывы, танки, - война, в общем, самая настоящая.

Показывали красных конников.

Показывали, как горит город.

Показывали военных в землянке.

И вдруг смотрю - папа!

Сначала я не узнал его, он стоял, нагнувшись над картой, а рядом ещё военные, и все на карту смотрят, потом папа взглянул на меня, и я сразу узнал его и на всё кино крикнул:

- Папа!

Вокруг меня зашикали.

- Тише, - говорят, - не мешайте смотреть картину. Какой тут может быть папа!

А один говорит:

- Очень даже возможно; напрасно вы, граждане: может, и впрямь он отца увидел. Может, отец его киноартист.

Но тут опять зашикали.

- Что вы, - говорят, - тут глупости разные говорите, какой тут может быть киноартист, когда это самый натуральный киножурнал и никаких тут киноартистов нет.

Тогда тот дядька сказал:

- А может быть, наоборот: может быть, он отца увидел, и не киноартиста, как я предполагал, а самого что ни на есть, как вы давеча сказали, натурального, фронтового отца.

Тут все опять зашумели: прекратите, говорят, это безобразие, что за шум, где директор и всё такое.

И стало тихо.

Я всё глядел, может, папу опять покажут.

Но больше не показали.

Потом журнал кончился, свет зажёгся. Тот дядька, который меня защищал, говорит:

- Ты правда там отца увидел?

- Ну да! - говорю. - Ну да!

- Вот это интересно, - он говорит, - любопытный случай! Просто, можно сказать, исключительный случай. Сын видит отца в кино. А отец на фронте. Нет, это редкость, товарищи! Ты, сынок, вот что сделай. Картина кончится, а ты останься. Ещё раз на отца погляди. А я там объясню, в чём дело. Чтоб тебя, значит, не трогали.

Мы с Бобой, конечно, остались.

Позже мы пришли с мамой. От папы ведь не было писем. Мы так волновались за папу!

Один раз я шёл мимо кино.

Меня подозвал котролёр.

- Прости, мальчик, - сказал он, - не твой ли отец…

- Да, да, да, - сказал я, - мой, мой… - Я сразу понял его.

- Так что вот, - сказал он, - прошу, милый, в любой день, в любой час дня и ночи - прошу! - И показал рукой в зал.

С тех пор я ходил каждый день в кино. Каждый день я видел папу.

Папу видел не только я. Все мальчишки со всей нашей улицы и, конечно, братья Измайловы, все ходили со мной смотреть папу.

- Зови ещё, - говорил контролёр, - всех зови, пускай смотрят!

Это был замечательный контролёр!

Я уже в третьем классе. У нас теперь новый учитель. Он похож на Ливерпуля. Он тоже лысый, но без бороды.

Мы сидим и глядим на Пал Палыча, а он ходит по классу с речью. -…Таким образом, дети, идёт война. Отряды наших бойцов бьются на всех фронтах; рабочие, интеллигенция помогают фронту. Что требуется от вас, когда ваши отцы с оружием в руках бьются с врагом, чтобы дать вам возможность вот так сидеть здесь, как вы сейчас сидите, и учиться? Что требуется от вас? От вас требуется взять у меня те знания, которые я накопил за свои долгие годы. Это всё, что пока от вас требуется. А что требуется от меня? От меня требуется, разумеется, передать вам эти знания, которые я накопил. Я думаю, вы меня поняли. Я думаю, мы создадим с вами ту рабочую обстановку, которая нам для этого потребуется. Вы должны помнить, что ваши отцы, ваши старшие братья сдерживают несметные орды захватчиков, которые рвутся сюда, в наш город. Ваш фронт - здесь в тылу, вот эти парты - ваши позиции. Только своей учёбой, а не кривляньем и ленью вы добьётесь уважения. Этим вы помогаете фронту, своим отцам и старшим братьям. Вы должны чувствовать эту ответственность. Ваш враг не только Гитлер, не только фашиствующее отребье, посягнувшее на нас, ваш враг - это лень, кривлянье, безответственность, беспринципность, безволие, безалаберность, бездумье и так далее. Вы должны помнить это.

Пал Палыч подошёл к окну.

- Что я вижу там? - спросил он.

Мы стали смотреть в окно, но ничего такого там не увидели.

- Я вижу там нашу землю. Ваши отцы бьются насмерть за эту землю. Отцы ваши не заслуживают этих, с позволения сказать, подарочков в виде, как вы сами понимаете, двоек и единиц, и я могу надеяться, могу думать, что это будет у нас редчайшим явлением в нашей практике. Могу я надеяться? - спросил он.

- Можете! - заорали мы вразброд.

- Очень хорошо, - сказал он, - приступим к уроку.

Я как раз заканчивал рисунок: отцы наши мчатся на конях, с шашками наголо, а Гитлер от них удирает. Я видел, как рисуют Гитлера в газетах, и, по-моему, похоже получилось…

Двойку я всё-таки получил. Хотя я вовсю старался. Почти всё у Мишки списал.

Двойки я получал и раньше. Но то было раньше, а то теперь. От папы давно нет писем. С того дня, как он уехал. Я всё боялся: вот придёт письмо, папа спросит в письме, как там Петя, как учится, - что я отвечу?

Нужно было исправлять двойку. Ждать я больше не мог.

Я решил объяснить всё Пал Палычу.

- Мда… - сказал он. - Семь ошибок в одном изложении. Но выход есть. Вот возьми эту книжку. Вот этот рассказ. Ты прочтёшь его дома. Разок или два. Но не больше. Закроешь книжку и будешь писать. Только, чур, - не заглядывать. Понял?