Расческа драла волосы немилосердно.

Прежде чем появиться перед гостем, выглянула в окно, выходящее во двор. Мой визави стоял под деревом. Тень от листвы падала на его лицо, но я все равно разглядела, какой он симпатичный. Не очень высокого роста, но такой ладный и подтянутый, что я закомплексовала. Вспомнив Людкины слова «индусам нравятся полные», вздохнула и еще раз оправила рубашку, совсем чуть-чуть втянув живот.

«А какие у него глаза!» – За те несколько секунд, что я была от него на расстоянии вытянутой руки, память запечатлела и длинные ресницы, и соболиный блеск бровей и яркие как звезды глаза.

Чего-то меня понесло.

Еще немного и начну писать стихи.

Вернулась к зеркалу и подкрасила ресницы.

Так-то лучше, Джимми-Джимми, ача-ача.

Вниз спускалась леди. Неторопливый шаг, болливудская улыбка, протянутая для приветствия рука.

Ни смущения, ни оправданий.

– Ильсия. Можно просто Сия.

– Санджай Датарайя, можно просто Санджай, – с небольшим замешательством он пожал мне руку. – Вы завтракали?

Бабочки поселились в моем животе лишь от одного прикосновения мужчины.

– Сия? – Он поднял бровь, и в памяти мелькнуло, что это одно из шести положений бровей в танце. Кажется, так выражается счастье. Или тоска?

– Д-да?

– Пойдемте, позавтракаем?

– Пойдемте.

Он повернулся и направился к двери. Мой взгляд ощупал его всего, начиная от берета и коротко стриженных волос на затылке до… В общем, брюки на нем тоже сидели хорошо.

На улице нас ждала «Махиндра». Санджай открыл дверь джипа и подал руку.

Блин, ну как же ему идет пятнистая форма! И ладонь такая горячая.

– Куда мы едем? – спросила я, поняв, что мы свернули со знакомой дороги, ведущей в «Феникс».

– Завтракать, – просто ответил Санджай. – Я хочу показать вам особенности индийской утренней трапезы.

Мы двигались по тоннелю из сплетенных кронами деревьев. Лианы и пальмы росли так густо, что создавали полумрак. Я прочувствовала, как должно быть темно и влажно в настоящих джунглях.

– Это ботанический сад, – пояснил Санджай, не отрывая глаз от дороги, на которой царило оживленное движение. – А слева – знаменитый Центр медитации Ошо.

– О, йоги! – воскликнула я, вспомнив желание, записанное в дневник. У огромных ворот с рамкой-металлоискателем стояло несколько фигур в одинаковых бордовых одеяниях. – А давайте туда зайдем?

При этих словах лицо Санджая окаменело. Плотно сжатые челюсти, взгляд – строго перед собой.

– Вы хотите провести время в ашраме Ошо? – через минуту напряженного молчания спросил он. – Если да, то приготовьтесь сдать анализ на СПИД. Десять долларов.

– Это еще зачем?

– Правила Ошо просты – все свободны в выражении своих чувств и желаний. А если люди счастливы и расслаблены – это дает колоссальный выход сексуальной энергии. И каждый удовлетворяет ее по-своему.

– Там проходят оргии?! – невольно воскликнула я.

Санджай улыбнулся.

– Нет, от диких оргий уже отказались.

– А откуда вы знаете?

– Я там был.

Я подняла брови, по всем канонам индийского танца выражая любопытство.

– Вам сколько лет? – покосился на меня Санджай.

– Скоро двадцать.

– Когда будет двадцать один, тогда и поговорим о медитациях в Центре Ошо.

– В России совершеннолетие наступает в восемнадцать, и я уже держала в руках «Камасутру», – выпалила я.

– Пробовали?

Краска залила мое лицо. Полуопущенный взгляд выразил смущение. Я хорошая ученица и многое запомнила из уроков Анилы.

Немного помолчав, я гордо подняла голову. Чего это я смущаюсь? Да, я ни разу не была с мужчиной, но любопытство – одна из особенностей слабого пола. И потом, разве «Камасутру» не написал монах, ни разу не познавший женщину и испробовавший все сто поз со статуями?

– Санджай, вам сколько лет?

– Двадцать четыре, – ответил мой спутник. Брови на его лице ожили.

Ага, любопытно?

– Вот когда вам будет двадцать пять, я поделюсь с вами впечатлениями о «Камасутре».

Санджай громко рассмеялся.

– Что? – насторожилась я.

– На следующей неделе встречаемся. Мне как раз исполнится двадцать пять.

– Шайтан! Но раз уж мы так быстро перешли к вопросам секса, предлагаю друг к другу обращаться на «ты».

– Согласен.

Сразу чувствуется, что Санджай учился в Питере, с другими индусами такая вольность наверняка не прошла бы. Высадили бы прямо на дороге.

Остальную часть пути Санджай нет-нет да и косился на меня и хмыкал. Я же отвернулась в другую сторону, делая вид, что любуюсь природой.

В кафе с непроизносимым названием нам подали завтрак на огромном медном подносе с множеством чашечек. В центре стояло блюдо с ярко желтым рисом – единственное из еды, что я хорошо знала.

– Будем есть руками, – предупредил Санджай. Конечно, после дороги мы их помыли, но я никак не думала, что мне не дадут вилку.

– Дотрагиваясь до пищи руками, – продолжил мой сотрапезник, – мы, помимо обоняния, зрения и вкуса, включаем осязание. Чем больше чувствуем, тем богаче вкус пищи. И не удивляйся, если тебе кто-нибудь предложит съесть из его рук. Это знак уважения.

– Пожалуйста, только не делай этого, – взмолилась я, когда Санджай зачерпнул соус кусочком хрустящего плоского хлеба доса.

Мужчина улыбнулся.

Губы у него тоже были замечательные. Достаточно крупные, но четко очерченные. И я получала чувственное удовольствие, наблюдая за тем, как он ест. Что говорить, от его взгляда я млела не меньше.

– Ешь, – напомнил мне Санджай, и я опять смутилась, застуканная на прямом разглядывании. – Возьми идли. Это сладкий пирожок.

«Вот это я точно могу брать руками», – обрадовалась я, макнув белое пушистое тесто в соус. Приготовленные на пару рисовые пирожки я уже пробовала в Китае.

Назад мы ехали другой дорогой. Часть пути проходила вдоль канала. На его берегу ютились строения, которые трудно было назвать хижинами. Чумазые дети, копошащиеся в мусоре, выброшенном глинистыми водами на берег, вызывали удручающее чувство.

– Это джати. Неприкасаемые. – Санджай коротко взглянул на меня. – Сейчас их называют далиты или притесненные. Но слова сути не меняют.

– Пятая каста?

– Они вне системы варн. К джати относятся забойщики скота, кожевенники, прачки и … иностранцы, – вдруг добавил Санджай.

Я вздрогнула, и бабочки в животе прекратили свой полет.