Давлат кивает:
— Это мой, — и тут же поправляется, — наш дедушка, Башир Давидович Сафиров.
— Са… фиров… — переспрашиваю я, — тот самый?
Не может же этот, скромный на вид, человек быть основателем самого крупного в стране ювелирного холдинга. Я даже вспоминаю известную рекламу: «Сапфиры от Сафирова» и невольно тянусь рукой к своему колье, сжимаю в ладони крупный камень, и мне кажется, что чувствую тепло и будто ласковый шёпот. Так мама ворковала надо мной маленькой, укладывая спать.
— Тот самый, — подтверждает пожилой мужчина. — Я ведь был богат, судьба баловала меня и награждала щедрее, чем других. Сначала, послала мне мою любимую Аминат, а та — родила мне трёх красавиц-дочек: Самиру, Марьяну и Тамару. Настоящие сокровища мои, три бриллианта. Красота жены и дочерей и побудила меня заняться ювелиркой. Когда ты счастлив и жизнь твоя полна света — ты хочешь делиться этим со всем миром.
Столько тепла и тихой светлой печали в его словах и взгляде.
— Колье, которое украшает тебя, девочка, — улыбнулся Башир Давидович, — мой свадебный подарок любимой Аминат.
На моём языке пляшет вопрос, как удалось вставить в камни технологию, работающую как маячок. Но, поймав злобный взгляд Элеоноры, решаю поговорить об этом позже.
Зато Башир Давидович, перехватив наши переглядки, хмыкает:
— Эля-Эля, — качает он головой. — Неужели ты думала, что сможешь заменить мою дочь? Михей, конечно, дурак, но Марьянку любил…
Элеонора кривит губы:
— Да уж, так любил, что спал со мной, когда жена лежала в больнице!
Давлат сжимает кулаки:
— Учти, ты говоришь о моих родителях! — рычит он.
Элеонора скалится и фыркает, как разъярённая кошка.
— И что, они теперь святые? Или твой папочка не может иметь потребностей?
Давлата передёргивает, но дед похлопывает его по руке, успокаивая. И снова обращается к Элеоноре:
— И ты решила, раз через зятя ко мне не подобраться, то попробую через внука? Да вот только… Давлат не повёлся, поэтому довольствуешься Ромой?
Блондин кидает на деда затравленный и грустный взгляд: типа, я не причём, меня заставили.
— Я бы на вашем месте, Башир Давидович, не стала так разговаривать с той, от кого зависит репутация и благополучие вашей компании.
— О чём ты? — зло спрашивает Давлат, но видно, что он уязвлён и злость эта — на себя.
— О, об одном интересном факте, — хмыкает Элеонора и оборачивается к моей подруге: — Вы же, дорогая Евлампия, получили недавно одно письмо на почту.
Лампа кивает, бледнея.
— И ведь именно оно привело вас в клуб?
Снова подтверждение и испуганный взгляд.
— Тогда, может, зачитаете нам содержание?
Лампа достаёт гаджет и дрожащей рукой начинает открывать письмо. Но прежде чем успевает сделать задуманное — Семеныч кидается вперёд, вырывает у неё из рук аппарат, отшвыривает его в сторону, в пустую половину комнаты, и прыгает сверху.
Вовремя…
Своим телом он поглощает взрыв…
…начинается ад и хаос.
Прибегают охранники — вовремя спохватились! — появляется прислуга, чтобы убрать и оттереть мебель от кровавых брызг, приезжает скорая, хотя… Семёныч умер красиво и героически, им остаётся только констатировать смерть.
Протяжно воет Лампа.
Давлат шикает на Марка:
— Вези жену домой!
Харламов, кажется, только сейчас окончательно протрезвел — бледный и собранный…
Куда-то уводят Элеонору и Романа. Последний покаянно рыдает, первая, особенно, проходя мимо меня, презрительно фыркает. Мол, ещё встретимся, не конец…
У меня в голове крутятся стёклышки калейдоскопа — так быстро события сменяют друг друга. Как в дикой фантасмагории. И вот уже передо мной не муж, а миловидная женщина лет шестидесяти с явно восточными корнями.
— Идём, дочка, — ласково говорит она, помогая мне встать, — покажу тебе твою комнату.
Покорно иду за ней. Комната уютна, этакая девичья. Каждая мелочь подобрана с любовью и тонким вкусом. Серый цвет умело сочетается с состаренной бронзой и сливками, вкрапления старого дерева и вязаных предметов. Обстановка хоть и несколько старомодна, но до сих пор привлекательна.
— Это комната нашей Марьяны, — со вздохом говорит женщина. — Она здесь жила до замужества…
Моя провожатая уходит, а я даже не успеваю спросить её имя, погружённая в разглядывание комнаты матери моего мужа…
Присаживаюсь на кровать, веду рукой по покрывало из серебристой тафты. Не сразу слышу тихий стук.
— Да-да, войдите, — даю разрешение, удивляясь тактичности стучащего: я ведь тут не хозяйка, но моё личное пространство определённо уважают.
На пороге — Башир Давидович в кресле, усталый и будто постаревший.
— Прости, девочка, что мы тебя сразу… окунули в нашу семью. Вот так всё у нас непросто.
— У всех непросто, — мягко улыбаюсь ему.
Старик оглядывается.
— Марьяна обставила эту комнату с любовью, она ведь у меня дизайнер.
Он говорит о дочери так, будто та просто временно вышла, и скоро вернётся, принося сюда жизнь…
— Она была красивой и доброй, моя милая доченька, — с горечью произносит Башир Давидович и трясёт головой: — Не приведи Всевышний переживать любимых.
К горлу подкатывает ком — вспоминаю своих, часто моргаю, потому что щиплет глаза. Мой чуткий собеседник замечает изменение моего настроения, берёт за руку, ласково похлопывает по ладони.
— Тихо, маленькая. Раз уж пережили — не будем плакать. Они бы этого не хотели.
Киваю, проглатываю слёзы, улыбаюсь.
Старик осторожно касается синих камней, что поблёскивают у меня на шее.
— Надо же, украшение моей Аминат признало тебя. Значит, ты и впрямь суженая моего внука.
— Скажите, — интересуюсь, — как вам удалось в те времена «вшить» в это украшение сверхчувствительную следилку?
— Какую ещё следилку? — хмурит старик кустистые седые брови.
— Ну, маячок, — поясняю я, — чтобы он на изменение состояния реагировал? Сигнал бедствия передавал?
— Занятно, — тянет Башир Давидович. — Я, детка, далёк от всех ваших технологий, а когда эту вещь для Аминат заказывал — и вовсе ни о чём подобном не знал. Да и не люблю я всё это. Вон, видела, как телефон взорвался у твоей подруги…
Мотаю головой:
— Телефоны не взрываются, особенно, так эффектно…
— Кто знает, девочка, кто знает… Но если в колье что-то и вставили, то уж точно после меня. С той поры, как Аминат отдала его Давлату — он хоть и средний внук, а её любимцем был — я не видел вещицу… Что с ней делали — не знаю… — приобнимает меня, отечески целует в лоб. — Отдыхай, маленькая. Мой дом — твой дом. И даже если у вас с Давлатом не заладится, обещай навещать старика? Уж больно ты мне глянулась, девочка. На моих дочерей похожа. Только Самира и Тамара теперь взрослые, серьёзные, в гости не зазовёшь. А ты — словно Марьяна. Она так рано ушла…
— Простите, что спрашиваю, — произношу, стесняясь, — а отчего умерла ваша дочь?
Старик вздыхает:
— Машина её сбила, переломало всё, долго моя девочка боролась, а потом её пришлось отключить от аппаратов. Это официально. А неофициально… Ты слушала Элеонору. Михей развлекался с женщинами, когда жена в больнице лежала, к койке прикованная… Потребности у него, видите ли… Когда моя Аминат ушла — я ни на одну смотреть не мог. И сейчас не могу… А Михей… Плохой он человек. Бывший бандит. Я его из грязи отмыл и в семью принял, ради дочки… А он… — Башир Давидович машет сухой изящной ладонью: — Недаром говорят: сколько волка не корми, всё в лес смотрит. Так и этот. Девку вон себе завёл — сыну почти ровесницу. Срамота. Я пойду, девочка. Устал.
Провожаю до двери, наклоняюсь, целую испещрённую густыми морщинами щёку, любуюсь теплом в голубых глазах…
И думаю о том, что забирая одних дорогих тебе людей, судьба посылает других…
Старик уезжает, а я начинаю раздеваться — действительно, очень устала, хочу в ванну и спать.
Но судьба меняет мои планы новым стуком в дверь — на этот раз более настойчивым и раздражённым…
