– Я слушаю вас.

– Как вас зовут?

Стоит ли называть свое имя? Впрочем, почему бы и нет…

– Анни. А вас как?

– Юрий.

Никогда не встречала никого, кого бы так звали.

– Что вы хотели мне рассказать?

– Не рассказать, а спросить: где мы мог ли с вами встречаться? Мне так знакомо ваше лицо!

– Мне тоже знакомо ваше лицо. Мы встре чались на улице. На днях. И не раз и не два.

– Нет, не сейчас, а раньше?

– А где вы жили раньше?

– Я жил в другой стране. Но я не помню, что это за страна и что я там делал. Я был женат на красивой и разумной женщине.

Пока она была жива, все было прекрасно, я жил нормальной жизнью и был счастлив.

– У вас были дети?

– Да, сын. Но он исчез после смерти моей жены. Может быть, его взяли на воспитание ее или мои родственники? – он потер рукой лоб. – Нет, в точности я не помню.

– Как звали вашу жену?

– А в самом деле, как же ее звали? Лиззи? Марьяна? Руфь? Нет, не могу вспомнить…

– Чем вы занимаетесь в этом городе?

– Ничем… Просто стараюсь как можно веселее проводить свободное время.

– А в прошлом чем занимались?

– Кажется, я был моряком или рыбаком.

Мне часто снится море стального цвета, хо лодное и неприютное. А берег плоский и песчаный.

– Это может быть Балтика.

– Вы там бывали?

– Нет. По-моему, я об этом где-то читала.

Теперь ваша очередь спрашивать.

– Я уже знаю, что вы вдова. У вас была какая-нибудь профессия до того, как вы попали в этот город?

– Я не помню, чтобы я когда-нибудь вы нуждена была работать. Но я интересовалась искусством, ходила на выставки и, кажется, очень любила кино.

– А кем был ваш муж? Он, я думаю, был состоятельным человеком?

– Не помню. Скорее всего, да. Но он не занимался бизнесом, он был добрый и слабый человек.

– У вас были дети?

– Нет, детей не было.

– А как он погиб?

– Разбился самолет, в котором он летел домой. Или погибло судно, на котором он плыл. По-моему, мне так и не сообщили подробностей.

– Вы сказали, что любили искусство. А какую, например, музыку?

– Бах, Вивальди, Гайдн…

– Вы говорили о кино. Какие вы помните фильмы?

– Старые польские фильмы. «Пепел и алмаз», «Пейзаж после битвы», «Канал»… Помню, мне когда-то нравился русский режиссер Тарковский. «Сталкер», «Солярис»…

– Может быть, вы русская или полька?

– Определенно нет. Я ощущаю себя жительницей Западной Европы. Россия – это что-то далекое и чужое, какие-то неприятные ассоциации у меня с этим связаны.

– А какой вам запомнился пейзаж из прошлой жизни?

Я закрыла глаза, припоминая.

– Пейзаж… Знаете, мне тоже вспоминается серое море в дюнах.

– Значит, Прибалтика! Или Северная Германия! Мы с вами встречались на берегах Балтийского или Северного моря. И откройте, пожалуйста, глаза. Мне так нравится смотреть в них. Вам кто-нибудь говорил, что у вас необыкновенные фиалковые глаза?

Так он просто изысканный курортный ловелас, если не жиголо.

– Да будет вам! – я рассердилась и нарочно поглядела на него карими глазами.

– Зачем вы это сделали? Пожалуйста, вер нитесебе естественный цвет глаз!

Как он меня утомил! Естественный цвет глаз… А почему бы и не все остальное? Ну что ж, это будет даже забавно.

Я повернулась лицом к стойке бара, чтобы увидеть отражение своего лица, когда оно изменится, и сосредоточилась, прикрыв глаза. Когда я их открыла, я увидела в зеркале изможденное безгубое лицо старухи с воспаленными блекло-серыми глазами и седыми космами, висящими вдоль провалившихся щек.

– Это ты! Я нашел тебя!

Я обернулась к моему собеседнику. Он глядел на меня счастливыми глазами.

– Ты меня не узнаешь? Это же я, я! Ты звала меня Лопоухим!.. Смотри!

Он на миг закрыл глаза. Лицо его исказилось, поплыло, а потом превратилось в обтянутый пергаментной кожей череп с огромными торчащими ушами. Он открыл свои глупые зенки, и из них градом посыпались слезы.

– Лопоухенький! Чудище мое бесценное!

Где же тебя носило?

Мы вскочили, роняя стулья, и бросились в объятия друг друга.

Мы поселились в белой вилле на холме, неподалеку от моря, и больше друг с другом не расставались.

Днем мы бродили по городу, гуляли в парках, ходили на пляж. Облики спортивного красавчика и холеной леди мы сбросили с себя, как надоевшие карнавальные костюмы, и ходили по городским улицам в своем подлинном виде, похожие на двух старичков, сбежавших из приюта. На нас с удивлением посматривали прохожие, а некоторые откровенно смеялись и указывали на нас пальцем. В городе, где каждый мог принять любую внешность и менять ее так же легко, как меняет туалеты кинозвезда, такое не носили. Но прежий облик был нам дорог еще и потому, что вместе с ним к нам вернулась память.

– Ты очень красивая! – по десяти раз на день говорил мне Лопоухий, и его лягушачий рот умильно растягивался до ушей, а глаза сияли, как звезды. И мне была привычна и дорога каждая складочка на его нелепых ушах.

Вечера, а часто и добрую половину ночи, мы проводили у себя на веранде, сидя в плетеных креслах, глядя на сверкающий внизу город и предаваясь воспоминаниям. Мы вновь и вновь вспоминали пережитое вместе: жуткий лагерь, где мы узнали друг друга, бегство и полную опасностей жизнь в убогой каменной лачуге у черной скалы, потом долгий путь через пустыню и унылую жизнь в сером городе у серого моря.

– Помнишь, как ты сердилась, когда я сказал, что море должно быть синим?

– А ты помнишь, как смешно мы называ ли стулья? – «То, на чем сидят».

Опасный переход по дну моря теперь казался уже не таким страшным, ведь в конце концов все закончилось хорошо. Лопоухий рассказал, что он тогда сумел выбраться на берег сам и вынес меня на руках. Вынес, положил на песок и попытался привести в чувство, а потом отвлекся и ушел, позабыв меня на берегу. Он очень в этом раскаивался.

Лопоухий полюбил мои рассказы о Рае, о жизни в Долине, о моей райской семье. Он мог их слушать без конца, и мне приходилось повторять их по многу раз.

– Но ведь тут тоже хорошо, правда? – неизменно заканчивал он беседы о Рае. – Теперь мы никогда не расстанемся и вечно будем жить в этом городе, правда? – Но в его глазах была тревога.

Я успокаивала его как могла. Я видела, он понимает, что мне совсем не нравится этот роскошный благополучный город. Если бы не он, я бы давно ушла отсюда куда глаза глядят. Я могла бы разведать, например, что там находится за скалами, замыкающими бухту с одной стороны. Или предпринять путешествие по берегу моря, уйти за цепь городских и диких пляжей. Но я боялась даже начинать об этом разговор.

Мне и этот город, и эта вилла со стильной мебелью, садом и бассейном казались какой-то театральной декорацией. Не нравились мне и жители города. Они пытались наслаждаться жизнью, им было доступно все, что укладывалось в потребительское понятие «красивой жизни», даже собственный возраст и внешность. Они не болели и не умирали, но они изнывали от скуки и ничегонеделанья, от всеобщего ко всему и ко всем равнодушия. Здесь никто никого не любил.

Пары как-то случайно и бездумно сходились, иногда какое-то время жили вместе, томясь от тоски вдвоем и лениво скандаля, потом так же случайно и нечаянно расходились, а встретившись на другой день на улице, уже не узнавали друг друга. Никто ничего не помнил ни о себе, ни о других. Вообще ни о чем.

– Я вижу, что тебя что-то беспокоит, – тревожился мой друг. – Скажи мне, чего тебе не хватает? Ты же знаешь, я все для тебя сделаю, все для тебя достану.

Это я знала. Здесь любой мог «достать» все что угодно – достаточно было об этом просто подумать.

Однажды я сказала, что мне не хватает книг.

– Так у нас же есть библиотека! – радостно воскликнул Лопоухий.

Он тут же вскочил, схватил меня за руку и потащил к двери, которую я до сих пор считала дверью одной из комнат для гостей, и распахнул ее. За нею оказалась библиотека с книжными шкафами вдоль стен, большими окнами, столом посередине и двумя удобными креслами возле него.