— Ты прав, Якоб… — вздохнув, ответил прадедушка. — Иногда и в самом деле проходили целые десятилетия, а бедные люди не оказывали насилию никакого сопротивления. Но между тем появился новый сорт героев, Якоб. Это началось с графов, ставших социалистами…

Низинный дедушка рассмеялся и сказал:

— Вот то-то и плохо у вас, поэтов, что вы умеете любые свои фантазии подкреплять примерами из жизни!

— Поэты, — рассмеялся в ответ прадедушка, — просто чуют всё заранее. И что будет с человечеством — тоже. Они угадывают завтрашних героев!..

Но тут нас позвали вниз ужинать. К нашему удивлению, вся семья была в сборе: мои родители, братья и сестры, Низинная бабушка и Низинный дедушка, Верховная бабушка, прадедушка и я.

Причину этого сборища мы, Старый и Малый, поняли только тогда, когда увидели, что в гостиной стоят цветы и повсюду лежат свертки с подарками. Тут мы вдруг вспомнили, что у Верховной бабушки незадолго до Рождества день рождения.

Никто нам об этом не сказал, потому что все думали, что мы давно уже ее поздравили. Мы устыдились, рассеянные поэты, и, улучив момент, удалились в спальню Верховной бабушки, где и сочинили совместно поздравительное стихотворение. Затем мы проковыляли назад в гостиную, и прадедушка, сев за стол, постучал ложкой по своей рюмке.

Когда все умолкли и поглядели на него с любопытством, он указал на меня и заявил:

— Сейчас Малый от имени поэтов преподнесет подарок ко дню рождения!

Я встал и прочел:

Раздались дружные аплодисменты. А Верховная бабушка, приложив платок к глазам, пробормотала:

— Сперва эти негодяи вообще забывают про день рождения, а потом приводят человека в такое смущение. За что только господь бог наказал меня двумя поэтами?

— За острый язык! — рассмеялся прадедушка и тем самым дал Верховной бабушке повод спрятать платок и опять перейти на бодрый язвительный тон.

Когда я, перед тем как отправиться спать, пожелал Верховной бабушке спокойной ночи и даже, в виде исключения, поцеловал ее при этом, она сказала:

— Спокойной ночи, маленький поэт! Только смотри никогда больше не смущай меня такими стихами.

— Честное слово, не буду! — ответил я. — К следующему дню рождения подарю тебе букет чертополоха!

в которую моему прадедушке нездоровится, а мы с Джонни Флотером отправляемся в гости к тете Юлии. Речь здесь пойдет о памятниках всяких видов; кроме того, здесь восхваляется некий герцог Оскар, который не нуждался в героях. Здесь заговорит даже камень. Итак,

Пятница началась грустно, потому что врач остался недоволен здоровьем прадедушки. Он прописал ему сердечные капли и посоветовал полежать денёк в постели или хотя бы не вставать до обеда.

Старый выбрал второе и стал, лежа в постели, листать альбом памятников. Меня он послал погулять, заметив, что и поэтам не мешает иной раз размять ноги.

И вот я заковылял рядом с моим другом Джонни Флотером под ледяным ветром по возвышенной части острова. Мы рассматривали разукрашенные витрины магазинов. Уже начались рождественские каникулы, и теперь я мог спокойно выходить на улицу, не рискуя прослыть прогульщиком.

Когда лица наши раскраснелись от мороза и мы, несмотря на теплые свитеры, продрогли на ветру, мы завернули в гости к тете Юлии, у которой всегда было тепло. Эту жизнерадостную пожилую даму все на острове называли тетей, хотя она, собственно говоря, никому тетей не приходилась.

Возле двери ее дома висел звонок с гипсовой рукой, за которую надо было потянуть, а под ним была прибита картонка с надписью:

Зандман был мальчик нашего возраста, которого тетя Юлия взяла себе вместо сына. Он был найденыш. Его нашли грудным ребенком на берегу, на песке, завернутого в рыбачью робу.

А Шариком звали собачку тети Юлии, маленький длинношерстый комочек с завитушками, свисающими на глаза, — не поймешь, где зад, где перед.

Зандман, отлично справлявшийся с хозяйством в доме тети Юлии, открыл нам дверь, потому что мы позвонили только один раз. Проводив нас к тете Юлии в так называемую Голубую комнату, он тут же снова скрылся на кухне вместе с Шариком, а мы сняли свитеры и, как всегда, получили подогретого красного вина с пряниками.

— До меня дошли слухи, — сказала мне тетя Юлия, — что вы, Старый и Малый, опять сочиняете. Верно это?

Я ответил, что да, верно, но очень удивился, откуда про это знает весь остров.

— Не весь остров, — возразила тетя Юлия, — а только те, кто интересуется такими вещами. Могу поспорить, что Джонни не имеет об этом ни малейшего представления. Правда ведь, Джонни?

Джонни Флотер кивнул, но тут же добавил:

— Малый сегодня опять рассеян, словно профессор. Я сразу догадался, что они опять там чего-то сочиняют.

— А разве, когда сочиняешь, становишься рассеянным? — удивлённо спросила тетя Юлия.

— Еще как! — присвистнул Джонни. — Один раз я хотел устроить с Малым бег наперегонки задом наперед, а он вдруг увидел каштан. Ну и все! Стал ни на что не годен. Только и твердит про каштан, а когда ему что-нибудь говорят, вообще ничего не слышит.

— Ага! — воскликнула тетя Юлия. — Теперь я понимаю, как это получается. Когда поэты что-нибудь выдумывают или обдумывают, они не видят и не слышат, что происходит вокруг. В сущности, это не рассеянность, Джонни, а как раз наоборот — пристальное внимание, сосредоточенность на одном деле.

— Возможно, — пробормотал Джонни Флотер. Сложные процессы, происходящие в головах поэтов, как видно, не слишком его интересовали. Он был земным человеком, а потому и внес предложение сыграть в лото «Братец, не сердись».

Тетя Юлия охотно согласилась поиграть с нами, но то и дело вновь принималась меня расспрашивать, про что же мы с прадедушкой сочиняем. А узнав, что мы собираемся писать баллады и рассказы про памятники, почему-то пришла в полный восторг.

— Не забудьте, — сказала она, — что памятники — это не только то, что стоит на постаменте, Малый! На свете есть много всяких памятников. Например, монета или надгробие. Или дом, или герб, или просто камень, напоминающий о каком-нибудь событии. Даже созвездие может быть памятником. Не упустите это из виду, когда будете сочинять!