Писатель и время

Биография поколения, в юные годы испытавшего тяжесть войны, интересна, сложна и героична. Память хранит чудовищные картины разрухи: пепелища на месте городов и сел, развалины, развалины, изрытые воронками пашни, горящие хлеба; она хранит и то огромное напряжение народа, которое было особенно характерно тогда и которое привело нашу страну к величайшей победе во всей истории войн.

Ольга Константиновна Кожухова как раз относится к этому поколению советских людей.

Родилась Ольга Константиновна в 1922 году в Воронеже. Затем отец ее, агроном по профессии, переехал на работу на знаменитую тогда, заложенную еще Докучаевым Каменно-Степную опытно-мелиоративную станцию. Вид степи, ее широта, простор, ее особенные краски цветения, ее восходы и закаты, ее зимнее заснеженное безмолвие — все это сопровождало детство Ольги Кожуховой и волновало тогда еще юношеское воображение будущей военной журналистки и писательницы. С годами привязанность к степи не только не утратилась, но стала еще крепче; это можно заметить, читая ее книги, читая особенно любовно выписанные деревенские пейзажи.

Окончание школы у Кожуховой совпало с началом войны. Она поступила на филологический факультет Воронежского университета, но учиться ей не пришлось; вместе с подругами при университете же она закончила курсы медицинских сестер, затем добровольно вступила в ряды Красной Армии. Ее направляют в формировавшуюся в то время 329-ю стрелковую дивизию.

В бой дивизия вступила 6 декабря 1941 года под Москвой, на Можайском шоссе. С этого дня и до конца войны Ольга Константиновна находилась в частях действующей армии сначала медицинской сестрой, затем, после окончания курсов политработников, заместителем по политической части в госпитале легкораненых, затем литературным сотрудником армейской газеты «За правое дело».

Печататься Ольга Константиновна начала еще до войны, в Воронеже, сотрудничала в газетах «Будь готов!» и «Молодой коммунар», в альманахе «Литературный Воронеж». Ее лирические стихи входят в сборники, посвященные творчеству молодых писателей Воронежа. Продолжала Ольга Константиновна писать и на фронте. Но теперь тема и настроение ее произведений были уже иными, с налетом той окопной суровости, того солдатского напряжения, какое она видела вокруг и каким жила сама. Многие стихотворения ее, появившиеся в те годы в армейской газете, перепечатывались затем во фронтовой.

В 1945 году в Воронежском областном книжном издательстве вышел ее первый сборник армейских стихотворений «Белый камень». Это, в сущности, решило дальнейшую судьбу Ольги Константиновны, теперь жизнь ее была уже определена: она станет литератором, будет рассказывать людям о пережитом и увиденном. Необходимостью и потребностью будет для нее творческая работа. Поэтому сразу же после демобилизации она поступает в Литературный институт. Семинары, в которых она участвует, ведут замечательные поэты В. Луговской и М. Светлов.

В это же время Ольга Константиновна пробует свои силы в прозе, пишет первые рассказы, которые публикуются в «Смене». Вскоре она переходит в семинар, которым руководил Константин Георгиевич Паустовский, взыскательный художник слова, хороший рассказчик, воспитавший не одно поколение прозаиков. Творчество Ольги Кожуховой как бы несет на себе благотворное влияние Константина Георгиевича, но вместе с тем у нее, как и у каждого художника, свое видение мира и в лирическом повествовании чувствуется своя, присущая лишь ей индивидуальность.

После окончания института О. Кожухова много ездит по стране. Она побывала на Алтае и в Казахстане. В печати появляются ее рассказы и очерки. Одновременно она работает над первой своей повестью «Хлеб, которым делишься». Затем она пишет повесть «Не бросай слов на ветер…», рассказы. Но наибольший успех приносит писательнице роман «Ранний снег». Он выходит двухмиллионным тиражом в издании «Роман-газеты». Это интересный и талантливый рассказ о пройденном и пережитом, это, наконец, философское осмысление жизни — именно потому он воспринимается как неподкупная правда военного времени. Рассказывая о судьбе трех фронтовых подруг: Шуры Углянцевой, Марьяны Поповой и Жени Мамоновой, Кожухова рисует суровые будни, суровую и героическую жизнь своего поколения. Роман во многом биографичен; во всяком случае, в нем в полной мере присутствует то — биография чувств! — без чего немыслимо ни одно настоящее произведение.

Роман «Ранний снег» интересен еще и тем, что он не только воскрешает перед читателем картины прошлого, острие его как бы направлено в сегодняшний день. «История не должна повторяться. Наше счастье окуплено кровью многих людей. Мы должны это помнить. Забвение есть беспечность», — пишет Ольга Кожухова. Эти слова могли бы быть эпиграфом ко всему роману, ибо они как нельзя полно выражают его основной замысел.

Ольга Константиновна Кожухова живет и работает в Москве, она полна творческих замыслов и энергии и, думается, напишет еще не одну интересную и нужную книгу.

АН. АНАНЬЕВ

НЕ БРОСАЙ СЛОВ НА ВЕТЕР

Повесть

На Тверском бульваре, под окнами Литературного института, знаменитого Дома Герцена, в маленьком скверике растет дерево. Оно раньше других разворачивает свои клейкие почки и покрывается зеленовато-бурыми, темными листьями, а осенью рано желтеет, становится малиновым, красным, и каждый, кто живет или учится на Тверском, хорошо его знает.

Под шумящею кроною этого дерева целые поколения прозаиков и поэтов читали стихи, спорили и влюблялись. И, будь это дерево говорящим, оно рассказало бы нам немало тайн. Но, увы, оно сурово и молчаливо охраняет покой Литературного института, стоящего позади него, в глубине двора.

Дом Герцена! Родные пенаты! Наш отчий дом… Кто о тебе не писал и не пел и сколько еще напишут и споют? Перечитывая романы и повести друзей, просматривая утром газеты, нет-нет и увидишь: мелькнет что-то очень знакомое — институтская шутка, или деталь того, прежнего, студенческого быта, или то настроение, отголоски шумного спора, тех раздумий, какими жили пять лет сообща. И прямо ли, косвенно, а ни один, наверное, не обойдет в своем творчестве ни этого скверика, ни института, ни красных, огненных листьев осеннего клена.

Эти пятипалые резные листья были для нас вполне вдохновляющим подручным поэтическим материалом и символом связи с природой, единственным украшением в нашей «Большой девичьей» комнате в общежитии. В те голодные послевоенные годы единственно, чем мы могли украсить свою жизнь, — это багровыми с лиловыми прожилками осенними листьями. В белой вазе, неведомо кем и неведомо где раздобытой, они стояли всю зиму на круглом столе, напоминая о плодотворной пушкинской осени в Болдине и о том, что «не бродить, не мять в кустах багряных лебеды и не искать следа».

Осматривая институт в сопровождении нашего директора Федора Васильевича Гладкова и каких-то важных дядей из высших инстанций, Александр Александрович Фадеев однажды увидел эти листья и на мгновение вдруг странно умолк. Он глядел на них задумчиво и чуточку грустно. И потом уже ходил вместе со всеми по институту рассеянный, молчаливый. Может быть, и ему они что-то напомнили.

На Тверском бульваре в доме № 25 прожито в общем-то не так уж много. Всего пять лет. Одна пятилетка. Но впечатления, сложившиеся за это время, по яркости напоминают красные листья институтского клена. Они, как следы неведомого зверя, отпечатались на тех самых дорожках памяти, по которым ходим каждый день, и не дают покоя.

Прошло уже много лет с той минуты, когда в нашем старом «колонном» зале председатель государственной экзаменационной комиссии Константин Михайлович Симонов вручил нам дипломы об окончании Литературного института имени А. М. Горького при СП СССР. И многие мои однокурсники уже стали маститыми, лауреатами и просто хорошими прозаиками и поэтами, драматургами и переводчиками. Иные же бродят по стране с репортерскими блокнотами в руках. Иные сидят в редакциях и важно кивают заглянувшим на огонек однокашникам. Иные, еще безвестные и немаститые, в течение уже долгого времени готовят миру удивительнейшие произведения, ибо если не верить в то, что эти произведения удивительнейшие, то нет смысла их и писать. А иные уже и вообще никогда ничего не напишут. В жизни всяко бывает. Но дружба, закаленная в ожесточенных спорах и литературных боях в Доме Герцена, останется нерушимой, наверное, до скончания наших дней. И еще не раз бывшая «молодая» литературная гвардия — ныне она становится седой и почтенной, ведь годы-то идут! — добрым словом вспомянет Тверской бульвар, институт, общежитие, наши шумные коридоры, наши тихие аудитории, где мы взрослели и становились мудрыми.