– Гладышев этот, ну, которого мочканули, жил мужиком…

Завхоз дотошно пересказал все, что говорил уже куму, добавив несколько несущественных личных наблюдений. Поведал и об украденном дневнике.

– Ты сам его читал? – прервал Исакова вор в законе.

– Нет. Я и не знал что такой есть…

– А кто-нибудь из твоих шнырей?

– Пепел, Шмасть, вы можете чего-нибудь рассказать? – обратился Исаков к шнырям.

– Я могу. – встал Шмасть.

– А, осужденный Клоповник. – сощурил глаза Крапчатый, – Вещай.

– Там этот Гладышев собирал и рисунки наколок, и приколы с малолетки, и, что наверное самое интересное, байки про этот монастырь.

– Читал? – уточнил авторитет.

– Да, сам читал.

Котел скосил глаза на шныря, но тот, как ни в чем не бывало, продолжил:

– Баек там было несколько. Одна про привидения. Дескать еще до Революции была здесь одна главная монашка…

– Настоятельница. – вставил Крапчатый.

– Она самая. Так она почем зря мучила своих, этих, сестер. До смерти забивала. А однажды явилась к ней во сне одна убитая ею монашка и говорит: «Час твой близок. Покайся. А то обретешь вечные муки.» но настоятельница не послушала и померла. А теперь она ходит привидением по ночам и всех пугает. Мало того, в полнолуние она и задушить может.

– Жуть какая! – хохотнул Колесо.

– Другая байка про Красную армию и колчаковцев. Дескать гнали красные белых. А те возьми, да и схоронись в этом монастыре. Короче, красные монастырь взяли, а всех баб, монашек то есть, поизнасиловали и изрубили. И теперь они обернулись призраками и стонут по ночам. А в полнолуние…

– Знаю, задушить могут! – прыснул от смеха Колесо.

– Продолжай. – спокойно приказал Крапчатый, видя, что выходки его приближенного несколько сбивают ход рассказа.

– Как сейчас помню, там сбоку этого прогона приписка была. «Непонятно, как удалось штурмом взять такую защищенную громаду.»

И третья. Это уже в ГУЛАГе было. Сделали тогда раздельное содержание. Ну, мужики в один лагерь, бабы – в другой. Всех баб отсюда вычистили. Так целый год из-под шконок новых телок менты выковыривали. Они их по этапу – а на их месте новые появляются. А потом вдруг все это прекратилось. Но говорят, что кто-то успел под полом тайник сделать. Спрятал он там бабу и заботился, пока сидел. А срок кончился, он откинулся и забыл о ней. Так она и померла с голоду. Померла, стала привидением…

– И в полнолуние всех душит? – не вытерпел Колесо.

– Нет. – возразил Шмасть. – Она выходит и рассказывает всем свою историю.

– Хоть тут конец оригинальный. – вяло проговорил Крапчатый. Было видно, что эти незамысловатые с виду былички заставили вора в законе крепко задуматься. – Кстати, все?

– Все. – подтвердил шнырь.

– Да, толку от этих сказок пока мало… – резюмировал Крапчатый. Он провел ладонью по лицу, словно стирая невидимую пленку, и перед сходняком вдруг опять возникло лицо властителя.

– Так, братаны. – авторитет обвел всех собравшихся долгим взглядом. – Землю мне ройте, с привидениями базарьте, что хотите делайте, но чтоб я знал кто и за что замочил этого фольклориста! Ясно?

Блатные, которых осталось лишь двое, Псих и Репей, дружно кивнули.

– Атас, прапора! – Доктор, который стоял на стреме, поднял занавеску из простыни и всем видом показывал, что опасность велика.

– От судьбы не уйдешь. – философски заметил Крапчатый, сделав себе бутерброд из колбасы с ветчиной.

– Что за сходняк, бычары?! – рявкнули из-за занавеси, которая тут же оказалась сорвана, явив блатным прапорщиков Бычару и Прошмонать.

– А, граждане начальники, чайку не побрезгуете? – глумливо осклабился вор в законе.

– Почему курим в секции? – тупо спросил Бычара. – Почему в сапогах? Почему не на ужине?

– А, да тут осужденный Михайлов. – приторно улыбнулся Прошмонать.

– Для вас – Кузьма Николаевич. – огрызнулся Крапчатый.

– А не пройдете ли с нами, Кузьма, блин, Николаевич. – предложил Бычара. – Да и все остальные бычары до кучи?

Вся акция по задержанию сходки блатных была спланирована заранее. Едва Игнату Федоровичу стало о ней известно, он сразу понял, что речь там пойдет именно об убийстве Гладышева. Ведь если бы оно было санкционировано местным авторитетом, никакого срочного сходняка созывать не было бы смысла. А сейчас перед блатными встала та же самая задача, что и перед кумом. Вычислить и наказать убийц. Что их было несколько, недвусмысленно доказал Поскребышев.

И, препроводив на вахту всех участников блатного совещания, Лакшин теперь имел возможность узнать о решении из первых рук. Но спешить не следовало. Пусть шерстяные посидят пока под бдительным оком майора Семенова, а у кума пока оставалось одно дело.

В каждом исправительно-трудовом лагере было несколько работ изначально считавшихся синекурами. В других зонах на них ставили особо отличившихся зеков. Причем отличиться, зачастую, было можно всучив кому надо щедрую взятку. Лакшин не был чужд этого вида приработка, но все-таки, по возможности старался поставить туда людей надежных во всех отношениях. Причем надежность в этих случаях выражалась не в готовности настучать на ближнего, а в том, что эти зеки должны были честно исполнять свои немногочисленные обязанности и не расслабляться от того, что работы мало. Подобрать такой контингент являлось задачей сложной, но выполнимой. Вот и сейчас кум находился в помещении, принадлежавшем одному такому человеку. Это был зековский фотограф Андрей Меняев по прозвищу Менялкин. На воле Менялкин работал профессиональным фотографом, пока ему в голову не пришла светлая мысль попытаться извлечь серебро из старых снимков и пленок. Операция прошла успешно, сорок грамм металла удалось выплавить, но дело застопорилось на сбыте. Те граждане, кому фотограф попытался продать драгметалл уже находились под наблюдением МВД и Андрей Меняев пошел по этапу со статьей за незаконные операции с валютными ценностями.

Одним из достоинств Менялкина была его безудержная говорливость. Причем он, как выражались зеки, настолько тщательно фильтровал базар, что из его болтовни невозможно было выудить и грана ценной информации, если фотограф сам бы того не захотел. Но профессионалом Меняев был высочайшего класса и теперь кум решил прибегнуть именно к его помощи, зная, что все происходившее в фотолаборатории останется в строжайшем секрете.