Игнат Федорович застал Менялкина когда тот вывешивал на просушку карточки этапников. Собственно, если не считать снимков передовиков производства для стенгазет, да видовых фотографий монастыря, которые Менялкин регулярно отсылал в газету ОУИТУ «Петь к свободе», это была его единственная обязанность. Кум делал вид, что не знает о том, что Андрей собирает галерею образов зеков, используя для этого казенные фотоматериалы. Но, пока неприятностей от этого увлечения не было, Лакшин позволял Меняеву заниматься творчеством.

– О! Приветствую начальника тайного фронта! – поздоровался Менялкин. Оперативник иногда специально приходил сюда, чтобы после омерзительных зековских рыл пообщаться с интеллигентным человеком и поэтому позволял фотографу в общении с собой некоторые вольности. Но строго наедине.

– Я тут прослышал, мужик один сбросился. Гладышев, да? – и, не дожидаясь ответа, Андрей продолжил, – Я тут покопался в старых снимках. Нашел его. Понимаете, странно смотреть на снимок уже мертвого. Кажется, что он оттуда, из какого-то потустороннего мира на тебя смотрит. И лишь после этого начинаешь замечать в его облике что-то, на что раньше просто не обратил бы внимания.

К чему это я? Я уже говорил, взглянул я на его фотографию и вижу такую странную тоску в глазах. Нет, у многих зеков в глазах тоска, по прошлому, по воле, а тут что-то другое. Несколько минут мучался, пока слова не нашел подходящие. И вот что я сформулировал. У него была тоска по тайне!

Не к знаниям. Знания что? Вычитал, узнал, научился. В этом тоже тайна есть но не та, другая. А у него была какая-то, не побоюсь этого слова, патологическая тяга к неизвестному, сокрытому. Сакральному, даже можно сказать.

После этого посмотрел я ему в глаза и подумал, вот погиб гениальный мистик. Проник он в какую-то тайну и оказалась она ему не по зубам. И тогда, представьте, мне стало по настоящему страшно. Что же такое здесь есть из-за чего так просто умирают люди? Что это за мистика такая, за которую не жалко отдать свою единственную жизнь?

– Вот уж не знаю. – удалось наконец Игнату Федоровичу ввернуть слово. Он, благодаря собранной информации, знал, что фотограф почти что попал в яблочко, но подтверждать или опровергать догадки Менялкина кум не собирался, хотя и принял к сведению.

– А я к тебе по серьезному делу. – Лакшин, не дожидаясь приглашения, присел на первый попавшийся стул.

– Всегда – пожалуйста.

– Вот, смотри, – майор извлек помятую коричневую тетрадь, – раскрыл ее, Здесь все вырвано. А я бы хотел прочитать то, что можно восстановить. Попробуешь?

Глаза Андрея загорелись от осознания новизны и необычности задачи:

– Тут должны остаться следы. – тут же стал размышлять вслух фотограф, – Когда пишут – давят на ручку. Следовательно – следы вдавленные. Если снять их при боковом освещении, а потом наложить несколько негативов один на другой, можно будет прочесть и сам текст! Правильно?

– Да ты криминалист. – сухо улыбнулся Игнат Федорович ход рассуждений которого только что подтвердил Меняев. – Я тебя оставлю. Вернусь примерно через час. Никому не открывай, пусть даже сам хозяин стучаться будет.

– Йес сэр! – шутливо отсалютовал фотограф.

Кум проследил за тем, чтобы Менялкин запер за ним дверь и быстрым шагом отправился на вахту, где его уже дожидались задержанные блатные.

Рапорта уже были готовы и ждали лишь санкции Лакшина для водворения нарушителей в ШИЗО. Нарушения, выявленные прапорщиками оказались самыми стандартными. Начиная от курения в секции и кончая пререканиями с представителями администрации. Просматривая фамилии, кум не удивился, увидав среди них Исакова, Перепелова и Клоповника. Этих, наверняка вызывали на разборки и поэтому отпустить их можно сразу. Пусть занимаются отрядом, а не высиживают непонятно что на вахте.

Остальные тоже почти не заслуживали интереса. Снегов Алексей Жданович, он же Колесо. Прихлебатель Крапчатого. Глуп, занят лишь собой. Даже если при нем будут рассказывать государственные тайны, он вряд ли обратит на это внимание. Выгнать. Следующий Воропаев Станислав Вячеславович., он же Репей Блатной въедливый, с проницательным умом. Он, напротив, может заметить, но склонен к мистицизму даже то, чего здесь нет и сделать кучу выводов из одного факта. Причем большинство абсолютно неверных. С ним можно поговорить, но в последнюю очередь. Далее идет Разливайко Остап Валентинович, Псих. Молчалив, даже угрюм. Затруднения предпочитает решать кулаками. Умом не блещет, зато идеальная память. Давненько, кстати, не посещал ШИЗО. Туда ему и дорога. Разговаривать с ним почти не имеет смысла. Разве что останутся какие-то неясные детали. За Психом – очередной старый знакомый Иван Лунев, он же Пятнадцать Суток, он же шнырь того самого ШИЗО, куда запросто может попасть сейчас в несколько ином качестве. Выгнать немедленно. А вот и основной – Крапчатый. Михайлов Кузьма Николаевич. Вор в законе, негласный хозяин зоны, обличенный властью карать и миловать. С ним будет беседа в первую очередь. Ага, куда Крапчатый, туда и Доктор. Доктора тоже выгнать. Нечего места занимать в шизняке. Они для более достойных личностей.

Кстати, Игнат Федорович еще раз пролистал рапорта, опасаясь, не пропустил ли он еще одну фамилию. Но нет, точно, почему-то не было осужденного Медник, он же блатной по кличке Сват, хотя именно он сегодня вел себя крайне активно, выражая неприятие администрации.

Итак, из восьми нарушителей пятеро временно помиловались. Лакшин сообщил о своем решении ДПНК Семенову и при нем разорвал стопку лишних рапортов.

– Василий Семенович, распорядитесь пожалуйста чтобы Крапчатого привели в четвертый. Я там с ним поговорю.

ДПНК вздохнул своим большим телом и нажал на кнопку вызова дежурных прапоров.

Кум неспроста выбрал именно четвертый кабинет. Он, как и все прочие помещения вахты, располагался в крепостной стене монастыря, но окна его, забранные прочной решеткой, выходили наружу, «на волю».

Едва Игнат Федорович расположился за столом, как в дверь постучали и на пороге возник Крапчатый в сопровождении прапорщика Сергиенко. Вор в законе чувствовал себя вольготно в любой обстановке. Он сразу прошел к свободному стулу и вальяжно уселся на него, положив ногу на ногу.