Я поняла, что не в состоянии никуда идти и ничего делать, пока не успокоюсь. Я свернула в небольшой коридорчик, ведущий в один из малых доков. Док был заставлен хламом, и здесь явно лет двадцать никого не было. И хорошо, мне меньше всего сейчас хочется кого бы то ни было видеть. Я забилась в один из закутков, рухнула на покрытый пылью ящик и попыталась привести мысли в порядок.

Кай не просто не стал тем, чем должен был быть, он заставил других забыть о том, что так не должно было быть. Меня, по крайней мере. Рейн, должно быть, воспринимает происходящее с Лисом как само собой разумеющееся. Хотя он тоже беспокоится… О чем тогда? Боюсь, мы опять не поняли, что говорили на разных языках.

А Лис, при своей невероятной адаптивности, стал не просто тем, кем должен был быть, а таким, какими были первые Хранители древности. Хранитель не просто мудр, он мудр мудростью миллионов лет, его знания — знания бога. А главное — на смертных он смотрит его же глазами. Смотрит, но не видит. Разменные монеты не стоят того, чтобы быть узнанными. Цена назначена, цена заплачена, забудь, что она когда-то была. Хранители созданы для власти, для того, чтобы когда-нибудь суметь собрать под своей рукой всю Безымянную и победить. Победить, невзирая на цену. Они не привязываются, не любят — это может стать роковым. Хранители не сражаются на передовой — они принимают решения и указывают путь. Хладнокровно, изощренно-продуманно, без оглядки на чувства и то, что думают другие. Это не имеет значение — принятое ими решение единственно верно. Оно принято, оплачено, количество монет признано приемлемым и больше не вспоминается.

Наверное, это правильно. Не знаю, я не бог. Но это не стоило выпускать из головы.

Дура. В который раз набиваешь себе все те же шишки.

Шорох. Я навострила уши. Если крысы добрались уже сюда, пора принимать меры. Стоп, какие крысы? Это же не глубинные уровни. Я задрала голову и посмотрела вверх, для чего пришлось сощуриться — под самым потолком были крошечные окошки, через который лился свет. Яркие точки создавали всего лишь сумрак, но и этого вполне достаточно. Крысы не переносят света. Никакого.

Так кто?… Я бесшумно поднялась, и, пригнувшись, начала осторожно обходить ближайшее нагромождение разбитых гидропонных лотков. Никого. Забавно, забавно, а если здесь… За длинным стеллажом тоже было пусто. Я замерла на мгновение и, плюнув на обманные маневры, рванула напрямки — переплетение запчастей от старого зарядника скалилось во все стороны железными зубьями и моему оппоненту на сей раз не удалось ускользнуть вовремя. Я заметила что-то, мелькнувшее в проходе, но и только. Черт, это уже не смешно. Я остановилась, успокаивая биение сердца, дыхание, оттачивая чувства. Прислушиваясь. Ни шороха, ни звука. Ни чужого сердца, ни чужого дыхания. И ментальный поиск… От изумления я едва не потеряла концентрацию. Ментальный поиск ничего не дал. То есть не совсем ничего, но… Он показал, что здесь было что-то живое, но что это было? Невероятно. Может, все же животные?

Ага, с ментальной блокадой. Забавное животное. Впору заносить во Всегалактический Справочник Аномальных Явлений Природы. Я быстро осмотрела док, но пришлось признать печальный факт, что в нем никого не было. То есть уже не было. Я вышла в коридор и направилась по своему первоначальному маршруту, поминутно оглядываясь.

Все это выглядело как-то странно. За последнее время я не раз и не два ловила спиной чей-то взгляд, но проверив ментал, и не обнаружив ничего, кроме естественного фона и натоптанного мной самой, списывала все на расшалившиеся нервы. Кто знает, может, так оно и было. Но сейчас…

Я вошла в оранжерею, и на всякий пожарный заперла дверь на личный доступ. Может, в самом деле становлюсь параноиком? Черт его знает, может… Внезапно меня осенило, и я чуть не рассмеялась от облегчения. Нет, я точно параноик. Скоро от собственной тени буду шарахаться. Трильхи, крылатые насекомые-однодневки, почти прозрачные и настолько маленькие и примитивные, что их ментальный след практически неразличим, обожали гнездиться в затемненных прохладных помещениях со множеством щелей. А между контейнерами и прочим хламом щелей было предостаточно.

Успокоившись, я сняла с полки тонкий лазерный резак, распотрошила очередную упаковку слайтитного порошка и зачерпнула его маленьким ковшиком. Так, резак, порошок, перчатки, батарея выстроившихся в ряд у стены горшочков (у красивой вещи должно быть красивое оформление. Стандартные гидропонные лотки на это определение никак не тянут), и, конечно же, сами кусты. Можно сказать, все готово к священнодействию.

Потирая руки от предвкушения того, что всей этой красоты скоро будет в несколько раз больше, я начала подступаться с резаком к кусту. Выбрала несколько красиво изогнутых веточек, ни в коем случае не цветущих, иначе не приживется, но обязательно с заложенными цветочными почками — без них кусту неоткуда будет взять материал для воспроизведения. Каменные цветы не имеют единого генетического кода в каждой клетке — в каждом из полуорганических кристаллов растения заложены только функции исключительно данного кристалла. То есть лишенное цветочных почек при черенковании растение цвести не будет вовсе.

Я поставила резак на самую малую мощность, предназначенную для наиболее тонких работ, и начала срезать веточки, тщательно следя за ровностью среза. Потом быстренько обмакнула концы черенков в ковшик и рассовала по горшкам. Срезы на самих кустах тоже нелишне было бы присыпать порошочком — вполне могут вырасти новые ветки. Лет через сто-двести.

Каменные цветы безумно дороги, красивы и редки. Именно в такой последовательности. И безумно медленно растут, как и всякая кристаллическая форма жизни. В естественных условиях их крайне мало, потому как кусту, чтобы вырасти из семени, нужно около полутора тысяч лет. Из черенка — меньше, но все тех же естественных условиях такое невероятное сочетание факторов, как то: ровный отлом по узлу, отсутствие уже цветущих цветов и наличие почек, падение в субстрат, насыщенный достаточным для укоренения количеством слайтита строго под углом не меньше 300 и его неприкосновенность в течение пятидесяти лет… И прочие, не столь существенные факторы, встречаются столь редко, что об этом всерьез никто не говорит.

Я огляделась с заслуженной гордостью. Все растения были выращены мной лично из черенков, привезенных прямиком с Карсы. Мной же и привезенных, кстати говоря. Теперь я обладала состоянием, сравнимым с годовым бюджетом звездной системы средней руки. Пользовалась я им довольно редко, если уж обстоятельства возвышались надо мной подобно Эвересту.

Я тщательно упаковала горшочки в длинный ящик (пока черенки не укоренятся) и прикрепила к нему мини-генератор защитного поля. Полюбовавшись на свою работу, я перешла к следующему кусту особенно редкой разновидности «Королевская Траурница». Я уже занесла руку с резаком, как раздался негромкий стук в дверь.

— Что б тебя!…— пробормотала я себе под нос, — Заходи, что стучишься?

— Здесь вообще-то закрыто.

Я хлопнула себя рукой по лбу, чуть не отхватив резаком добрую треть шевелюры. Мда, склероз крепчал, деревья гнулись. Ментальным импульсом я разблокировала дверь и сделала «сердитые глаза». У Лиса, вошедшего в оранжерею целеустремленным пружинистым шагом человека, направляющегося на деловую встречу, от вида моей перекошенной физиономии сбился шаг и забегали глаза. М-дя, далеко тебе еще до совершенства. Но определенные успехи имеются.

— У-у-ух… — вырвался у него восхищенный вздох, когда он, не зная, куда деть глаза, огляделся наконец по сторонам.

— Согласна, — я только криво усмехнулась. Они на всех так действовали, эти цветочки. Я подвела тонкий луч резака к роскошнейшему, невероятной красоты золотому, с черной бархатистой окантовкой и жилками цветку «Королевской Траурницы» и легко смахнула его себе на ладонь. Цветок, составленный из драгоценных камней совершенной природной огранки, распространял вокруг себя мягкое сияние. И ни одно слово в этом предложении не было метафорой. Оранжерея сияла своим светом — светом тысяч живых драгоценных камней.