Следующее послание было от моего компаньона в большой промышленной фирме, которой я предоставил добрую половину ее основного капитала, желая войти в дружеское общение с прядильщиками. Автор возмущался пошлинами на ввозимый хлопок, с горечью указывал на возрастающую конкуренцию европейского континента и Америки, ясно намекая, что владелец Хаусхолдерского поместья должен бы воздействовать на правительство в деле, имеющем такое огромное значение для всей нации. Этот намек не пропал даром. Я тут же написал пространное письмо моему другу лорду Пледжу, в котором объяснил опасность, грозящую нашей экономике. Я указал, что мы перенимаем ложные теории американцев (земляков капитана Пока); что торговля, бесспорно, процветает больше всего, когда приносит наибольшие доходы, что успех в делах зависит от усилий, а усилия бывают успешнее всего тогда, когда они ничем не стеснены; что человек прыгнет дальше без кандалов и ударит крепче без наручников, а потому коммерсант больше преуспевает, если ему ничто не будет мешать и его предприимчивость и энергия не будут скованы наглым и эгоистичным вмешательством посторонних интересов. В заключение следовали красноречивое описание деморализующих последствий контрабанды и едкая критика общего направления налоговой политики. Я писал и говорил в свое время немало хороших вещей, в чем некоторые мои подчиненные заверяли меня с таким жаром, что при всей своей природной скромности я не мог этого отрицать. Но да простят мне мою слабость, если я теперь добавлю, что это письмо к лорду Пледжу содержало ряд исключительно удачных мест. И в особенности последний абзац представлял собой удивительно тонкое и метко сформулированное нравственное поучение.
Четвертое письмо было от управителя Хаусхолдерского поместья. Он говорил о трудности взимания арендной платы и приписывал эту трудность низким ценам на хлеб. Он писал, что некоторые фермы придется сдать новым арендаторам, и высказывал опасение, что неразумные вопли против хлебных законов еще более ухудшат положение. Люди, имеющие земельные интересы, должны неослабно следить за любым движением в народе, связанным с этим вопросом, ибо существенное изменение нынешней системы сразу же понизило бы доходы от земельных владений не менее чем на тридцать процентов по всей Англии. После весьма резкого выпада против аграриев, партии, которая только-только начинала поднимать голову в Англии, автор письма в заключение остроумно доказывал, что защита земельных собственников и поддержка протестантской религии неразрывно связаны между собой. Кроме того, он взывал к здравому смыслу подданных британской короны, предупреждая их об опасности, которая грозит народу от него самого. Эту тему он трактовал таким образом, что стоило бы ее немного развить, и получился бы превосходный трактат о правах человека.
Над содержанием этого письма я размышлял не менее часа. Его автор, Джон Доббс, принадлежал к самым почтенным и честным людям, каких я когда-либо встречал, и я не мог не восхищаться удивительным знанием людей, проглядывавшим в каждой строке. Что-то надо было сделать, это было ясно. Наконец я решил взять быка за рога и сразу же обратиться к мистеру Хаскиссону, видя в этом кратчайший способ добраться до корня зла. Он поддерживал все новейшие идеи в области нашей внешней торговой политики. Поэтому, изложив перед ним те роковые последствия, к которым могла привести его система, доведенная до крайности, я надеялся хоть сколько-нибудь помочь землевладельцам, людям, которых можно назвать подлинной опорой страны.
Тут же упомяну, что мистер Хаскиссон прислал мне вежливый, очень и очень политичный ответ, утверждая, что у него нет намерений как-либо вредить британским интересам. Налоги, писал он, необходимы для нашего государственного устройства, и, конечно, каждая нация сама лучше всего может судить о своих средствах и возможностях. Он же стремится лишь к установлению правильных и справедливых принципов, с тем чтобы нации, не нуждающиеся в британских методах, не прибегали столь неблаговидным образом к этим методам. Некоторые вечные истины должны стоять, подобно прочным бочкам, каждая на своем днище. Признаюсь, что я был польщен вниманием столь умного, по общему мнению, человека, как мистер Хаскиссон, и с этого времени начал разделять большинство его взглядов.
Следующее сообщение, которое я вскрыл, было от агента, наблюдавшего за поместьем в Луизиане. Он извещал меня, что, в общем, положение в этих краях благоприятное, но среди негров распространилась оспа, и плантации необходимы еще пятнадцать мужчин с обычной добавкой женщин и детей. Он писал, что американские законы запрещают дальнейший ввоз чернокожих, однако внутри страны ведется прибыльная торговля этим товаром и необходимое пополнение можно будет своевременно получить из Северной и Южной Каролины, из Виргинии или из Мэриленда. Но он предупреждал, что товар из каждого штата имеет свои отличия. Негр из Каролины особенно пригоден для хлопковых плантаций, требует меньше одежды и, как показывает опыт, жиреет от пустой похлебки. С другой стороны, у более северного негра инстинкты тоньше, он способен иногда рассуждать, а ближе к Филадельфии, так, случается, и проповеди произносит. Он, кроме того, приверженец грудинки и курятины. Пожалуй, следует приобрести образчики из разных мест.
В своем ответе я одобрил последнюю мысль и рекомендовал приобрести одного-двух из лучших пород Севера. Против проповедей я не возражал, при условии, что проповедовать они будут труд. Но я предостерег своего агента относительно сектантов. Проповеди сами по себе вреда не приносят: все зависит от доктрины.
Этот совет был плодом серьезных наблюдений. Те европейские государства, которые особенно упорно противились распространению грамотности, как я недавно заметил, мало-помалу меняли свою систему и начинали действовать по принципу: «Гаси пожар огнем». Они плодят учебники, и единственная мера предосторожности сводится к тому, что пишут они их сами. Это остроумное изобретение превращает яд в полезную пищу, и любые истины таким образом оберегаются от опасности еретических толкований.
Покончив с луизианцем, я с удовольствием взял шестое письмо и вскрыл его. Оно было от казначея общества, которому я пожертвовал значительную сумму, внося свой вклад в благотворительность. Незадолго до того, как я покинул родину, мне пришло в голову, что те деловые интересы, которым я теперь в основном предавался, прививают душе суетность. Единственное средство против этого зла я видел в общении со святыми, что уравновесило бы опасную односторонность, и счастливый случай представился мне благодаря тяжелому положению «Проафриканского общества защиты свободного труда», похвальные усилия которого готовы были прекратиться из-за недостатка великого двигателя благотворительности — золота. Переведя пять тысяч фунтов на счет общества, я удостоился чести стать пайщиком и патроном. Не знаю почему, но это пробудило во мне куда более глубокий интерес к деятельности общества, какого прежде я не испытывал ни к одному благотворительному начинанию. Быть может, мой благожелательный интерес проистекал от свойства нашей натуры, побуждающего нас следить за тем, что было нашим, пока оно не исчезнет из виду.
Старший казначей «Проафриканского общества защиты свободного труда» писал, что некоторые деловые операции, сопутствовавшие благотворительным делам, оказались успешными и что пайщики, в соответствии с уставом общества, имеют право на дивиденд, но (как часто это неприятное слово возникает между чашей и устами!)… но, по мнению казначея, стоило бы учредить новую факторию близ места, где чаще всего появлялись работорговцы и где также можно получать золотой песок и пальмовое масло в наибольших количествах, а следовательно, по самым низким ценам. Такой план был бы одинаково полезен для торговли и для филантропии. При разумной затрате наших средств эти две отрасли могли бы очень хорошо дополнить друг друга, как причина и следствие, следствие и причина. Черный был бы избавлен от неисчислимых бедствий, а белый — от тяжкого бремени греха. Участники этого явно благого дела смело могли рассчитывать на сорок процентов годовых, не считая спасения своей души.
