— Итак, ваш ответ «да», вы верите в единого Бога — Отца, Сына и Святого Духа.

Инквизитор Арнальди, казалось, удовлетворился коротким ответом Руля де Брюи, но это было только началом испытания. Он продолжил:

— Верите ли вы в Иисуса Христа, рождённого Девой Марией, страдавшего на кресте, воскресшего и вознесшегося на небо?

— Да.

И этот ответ не был лицемерием, однако подразумевал не совсем то, что имел в виду инквизитор.

Катары верили в Иисуса Христа, но считали его совершеннейшим из ангелов Божьих. Они были убеждены, что Иисус не был человеком. «Как этот чистый ангел мог быть творением Люцифера?» — спрашивали они. Христос был только подобным человеку, ведь не зря сказал апостол Павел о Спасителе: «Но уничтожил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек».[29] Христос не имел надобности ни в чём земном, и если Он ел и пил, то делал это для людей, чтобы не открыть себя перед Люцифером. Христос являлся людям как тень истинного тела, поэтому-то Он мог ходить по воде и преображаться на Фаворе, где открыл ученикам подлинную природу своего «тела». Чудеса, которые творил Спаситель, надо понимать духовно. Гробница, из которой он вывел Лазаря, была духовной гробницей. Хлеб, который Он приумножил — духовный хлеб, то есть слова жизни. Бури, которые Он укрощал — страсти, возбуждаемые злым демоном. И распятия как такового не было, только видимость его. Небесное тело Спасителя пострадать не могло. Воскресения плоти никогда не существовало, ибо человеческое тело не может взойти на небо. Действительное воскресение тел — это обновление их в ту эфирную оболочку, которую некогда они покинули, это возвращение их в небесный мир, в небесные тела. И если ученики осязали Христа, то только в результате помрачения, которое Господу было угодно возвести ни них. Так говорили катары, и убедить их в обратном было невозможно.

Что же касается матери Христа, Девы Марии, то, по учению катаров, она была одним из ангелов, посланных на землю, чтобы предшествовать Христу. Спаситель прошёл через её ухо, как Слово Божие, и вышел тем же путём, не смешиваясь ни с чем телесным, оставаясь чистым и чуждым материи.

Арнальди не стал выспрашивать де Брюи о сущности Христа, боясь уйти в ненужную дискуссию. Он догадывался, что ответы будут туманны и двусмысленны. Инквизитор задал другой вопрос. Уж здесь-то еретику увильнуть от прямого ответа не удастся.

— Верите ли вы в то, что во время исполняемого священником обряда причастия хлеб и вино с помощью Божественной силы превращается в тело и кровь Иисуса Христа?

Рауль задумался. Вопрос был не прост. Катары осуждали католическое причастие. Они не верили, что обычный хлеб при освещении каким-то непостижимым образом претворяется в тело Христово. Спаситель никогда не имел бренного тела, оно было кажущимся, эфемерным. Катары не отрицали, что Иисус говорил такие слова: «Если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни; Идущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную».[30] Однако напоминали, что в том же евангелии от Иоанна сказано: «Слова, которые Я говорю вам, суть дух и жизнь».[31] Значит, вкушать хлеб — это вразумляться высокими, божественными наставлениями. «Называть простой хлеб телом Христовым, — говорили катары, — значит продавать его, совершать обедню — дерзкая выдумка попов. И Тело Христово — не на алтаре и не в руках священников. Его тело — Община всех, кто стремится к высшей любви». И потом, каких невероятных размеров должно быть это тело, насытившее и продолжающее насыщать столько миллионов людей?

Арнальди ждал ответа. Он прекрасно был осведомлён об обрядах и учении катаров. Они не признавали причастия, и де Брюи должен был ответить отрицательно, что сразу обличило бы в нём еретика. Однако Рауль ответил уклончиво:

— Почему я не должен верить в это?

— Я не спрашиваю, почему вы не должны верить в это, я спрашиваю, верите ли вы в это?

— Я верю в то, во что верите вы и другие праведные люди.

Арнальди раздражённо переспросил:

— Эти «праведные люди» — катары? И если моя вера в чём-то совпадает с их верой, то вы верите и мне? Ладно, я поставлю вопрос иначе: верите ли вы, что на алтаре находится тело Господа нашего Иисуса Христа, рождённого от Девы Марии, распятого на кресте, восставшего из мёртвых и вознёсшегося на небо?

— А вы разве не верите в это?

— Я верю во всё это, — еле сдерживая себя, проговорил инквизитор.

— Тогда я тоже верю в то, что вы сказали.

Арнальди стукнул кулаком по столу.

— Опять хитрите! Вы верите, что я верю в это. Но об этом я не спрашиваю вас. Я спрашиваю: верите ли вы сами в это?

Рауль развёл руками:

— Когда вы, господин инквизитор, переиначиваете мои слова, я уже не понимаю, что именно я должен сказать. Я прошу вас, не вейте мне верёвку для петли из моих собственных слов.

— Тогда отвечайте прямо без уловок, — сказал Арнальди, в упор посмотрев на Рауля. — Да или нет.

Раздражение его, казалось, достигло предела, но выслушивать туманные ответы ещё раз не имело смысла. Поэтому он решил перейти к следующему вопросу.

— Можете ли вы поклясться, что не познали ничего такого, что противоречит истинной католической вере?

Этот, казалось бы, несложный вопрос мог поймать еретика в ловушку. Дело в том, что в катаризме запрещалось приносить клятвы, а также лгать, судить и отрекаться от своей веры, даже под угрозой смерти. Последнее требование, правда, относилось к «совершенным», однако и простые верующие никогда не предавали своё учение. Что касается всевозможных клятв, то катары говорили, что Спаситель запретил их. Однако если их принуждали к этому, то разрешалось присягнуть. Такие клятвы не считались действительными, ведь они давались под давлением другой стороны.

— Если я должен поклясться, — ответил Рауль, — то я сделаю это.

— Я не спрашиваю, должны ли вы поклясться, а спрашиваю, хотите ли дать клятву.

— Если вы прикажете мне поклясться, то я дам клятву.

Арнальди терпеливо продолжил:

— Я не хочу принуждать вас к клятве. Вы присягнёте, а потом оправдаетесь тем, что я принудил вас к этому. Если же вы сами хотите присягнуть, то я приму вашу клятву.

— Зачем мне присягать, если я знаю, что говорю правду?

— Хотя бы для того, чтобы снять с вас подозрения в ереси.

— Господин инквизитор, я не знаю, как я должен поклясться, поскольку никто меня этому не учил.

Арнальди хотел было сказать, что Рауль должен сделать так-то и так-то, но поостерёгся говорить слово «должен», ведь это приравнивалось бы к принуждению. Подумав немного, он произнёс:

— Если бы я сам присягал, то поднял вверх палец и сказал: я никогда не имел ничего общего с ересью, не верил ни во что, противоречащее истинной католической вере. Да поможет мне Бог!

— Хорошо, я присягну.

Тут Арнальди остановил Рауля. Знал он, как выкручивались еретики: нарочно сбивались, переставляли слова. На первый взгляд казалось, будто суть клятвы не меняется, но на самом деле всё переворачивалось с ног на голову. А Рауль де Брюи, судя по всему, был как раз из таких ловкачей.

Инквизитор понял, что с первого допроса вынудить признание будет почти невозможно. К тому же не хотелось ещё раз полемизировать, достаточно было предыдущей словесной перепалки. Поэтому он резко изменил тактику.

— Учтите, если вы хотите с помощью ложной клятвы избежать костра, а потом заявить, что вас вынудили присягнуть, ничего у вас не получится. У меня есть неоспоримые доказательства вашей причастности к ереси. Вы только усилите муки своей совести, но не спасёте жизнь. Однако если вы добровольно признаете, что заблуждались, то к вам, возможно, будет проявлено милосердие. Советую вам подумать хорошенько. Завтра мы поговорим. Надеюсь, вы проявите благоразумие.