— Не дойдешь!

— Дойду, — сказал Урманцев и заплакал.

Голос будто испугался его слез и опять надолго куда-то пропал. Но к вечеру появился снова:

— Идти-то некуда. Везде то же самое.

— Врешь.

— И людей, их ведь тоже нет.

— Нет?

— Нет.

— Врешь.

Голос в ответ насмешливо хмыкнул.

— Остались только автоматы. Ракеты, самолеты…

— Врешь, — сказал Урманцев.

— А потом, зачем тебе люди? Они же раньше только мешали тебе, ты их не любил.

— Нет, любил, — сказал Урманцев.

— Не любил ты их, презирал, а иногда и ненавидел.

— Мало ли что. С кем не бывает. Одних любил, других ненавидел.

— Но ты же ученый…

— Ну и что?

— Мог бы понять, почему одни люди тебя устраивали, другие — нет.

— Я все отлично понимал.

— А если понимал, почему не действовал?

— Иди к черту! — сказал Урманцев.

— Ты очень гордился, что ты ученый.

— Отстань! — сказал Урманцев.

— У тебя в желудке сразу мягко и тепло так делалось, когда тебе говорили, что ты талантливый ученый.

— Нет.

— Мягко… Я же тебя знаю. Ты сначала думал сравняться с Ортом, а потом и переплюнуть его.

— Врешь! Врешь! Врешь!

— И все это вместе называлось поиски Истины.

— Замолчи!

— Тебе неприятно?

— Я хочу умереть, — сказал Урманцев.

— Нет, ты не хочешь умереть. Ты хочешь жить. И будешь долго цепляться за жизнь. Потому что надеешься, что тебе еще раз скажут, какой ты талантливый и хороший.

— Ну и что?

— Да ничего. Только мне кажется, что ты сволочь.

— Может быть.

— Сволочь и подонок.

— Вполне возможно.

— И все вы, люди науки, такие.

— За всех не могу ручаться…

— Это твоя работа! Это ты погубил Землю.

Так брел он по степи, жестикулируя и разговаривая сам с собой. Радиация воздуха и почвы повышалась с каждым километром, но он все шел и шел.

Однажды он увидел автомашину.

— Вон стоит «Волга», — сказал голос.

— Вижу, — сердито отрезал Урманцев.

Он обрадовался. Если «Волга» — значит, он в России. Значит, не в Иране, не в Пакистане, а где-нибудь в северных районах Средней Азии.

Урманцев заглянул внутрь. Все заднее сиденье было завалено кульками и банками.

— Это жратва, — сказал голос, — они запаслись жратвой и бежали.

— Они погибли от жажды.

— Нет, видишь пластмассовую канистру? В ней, наверное, вода.

Урманцев отвинтил крышку и убедился, что голос не ошибся. Он побродил вокруг, разыскивая владельцев.

В сотне шагов от машины он нашел иссохший труп.

Как произошла эта катастрофа? Что заставило человека покинуть ковчег и сделать шаг навстречу гибели?..

— Он нес смерть в самом себе, — сказал голос. — Проверь радиоактивность.

Глянув на дозиметр, Урманцев чуть не закричал. Все, все здесь непригодно к употреблению. Продукты, вода и корпус автомашины излучали чудовищный поток частиц.

Урманцев долго стоял перед машиной, раздумывая. Затем проверил бак с бензином. Бензометр показывал, что в машине еще есть горючее. Но счетчик мог оказаться неисправным. Урманцев привык к тому, что приборы выходили из строя. Впрочем, это легко проверить.

Оказалось, что бензин все же есть и в смазочной системе сохранилось масло. Урманцев залил в радиатор воду из канистры, вышвырнул из машины радиоактивный груз и сел за руль. Машина завелась сразу.

— Это самообман, — сказал голос. — Машина, столько простоявшая под палящим солнцем, не может работать.

— Много ты понимаешь, — сердито ответил Урманцев.

Он ехал весь день и всю ночь, а на другое утро ему встретилась целая колонна автомашин. Грузовики стояли на дороге, засыпанные песком и пылью. Урманцев тщательно обследовал машины и выбрал ЗИЛ.

Первый город возник перед ним на третий день после встречи с автоколонной. Он появился как-то сразу. Урманцев увидел белые стены домов и темные стволы деревьев с оголенными ветвями. Городок лежал в долине неизвестной реки.

Урманцев быстро переключил скорость и понесся вниз, но через несколько километров пришлось остановиться. Дозиметр показывал быстро возрастающую радиоактивность.

— Ты с ума сошел, — возбужденно говорил голос. — Твой скафандр не выдержит. Это самоубийство.

— Шоссе идет через город, — сказал Урманцев.

— Ну и что? Поищи объезд. Здесь должен быть объезд.

Урманцев объехал город и вновь вывел машину на дорогу. После этого он несколько раз пытался заехать в попадавшиеся ему города, но всегда перед ним вырастал непреодолимый барьер радиации. Он не мог понять, почему радиоактивные города остались целыми и невредимыми, без каких-либо заметных следов разрушения.

По характеру ландшафта он понял, что находится уже где-то в средней полосе. Стало значительно прохладней, все чаще попадались безлюдные деревни, где он добывал воду и продукты. По обочинам и прямо на дороге громоздились автомашины, тележки, повозки, груженные истлевшим домашним скарбом, продырявленными чемоданами, узлами. Иногда, не очень часто, встречались и распластанные, припавшие к земле фигуры людей.

Однажды под вечер он увидел зарево. Над горизонтом висело бледное синеватое сияние. Он направил машину на свет. По ту сторону большой реки лежал город, залитый светом праздничной иллюминации. Улицы растекались, словно реки лунного света. Здания были обвиты гирляндами светящихся точек. Город походил на освещенный изнутри драгоценный камень. В небе полыхали сполохи, напоминающие северное сияние.

Он спустился к реке. В маслянистой черной воде отражались дворцы и небоскребы. Он вышел из кабины и принялся рассматривать неведомый город.

— Вот жизнь, живая жизнь, а ты не верил… — сказал Урманцев кому-то внутри себя.

— А ты посмотри на реку.

— Ну?

— Ты ничего не видишь?

— Отражения…

— Какие там отражения! Вон те светящиеся льдины, что застыли в причудливом танце над неподвижной рекой. Их ты видишь?

— Да, вижу. Я не заметил их сразу. На реке много света. Что это? Праздничные барки? Но почему-то они неподвижны…

— Какой там праздник! Это остатки, уродливые обломки большого моста, когда-то соединявшего оба берега. Они светятся сами!

Урманцев все понял и встал. От мгновенно обрушившегося на него ужаса стало тяжко дышать. Перед ним раскинулись светящиеся развалины города. Разрушенные стены домов фосфоресцировали, создавая иллюзию праздничного убранства.

— Будь ты проклят! — сказал Урманцев.

Он толкнул голубую стеклянную дверь и вошел в просторное помещение. Женщина, темноглазая женщина улыбнулась ему из-за стойки, опустила ручку никелированного автомата. В воздухе запахло кофе. Женщина опять улыбнулась и протянула ему дымящуюся чашку. Красивая, чуть полная рука и крохотная белая чашка. На пальце поблескивал дешевенький бирюзовый камень. Урманцев тихо засмеялся. Женщина включила магнитолу. Кто-то запел о море и любви. Урманцев стоял, держал в руках чашку с горячим кофе, и слезы лились у него по лицу. Он сделал шаг вперед, еще один, еще… Он хотел заглянуть в глаза женщины, в ее белое, чистое лицо, такое родное лицо. Она уже не улыбалась, напряглась и ждала. Она даже подалась вперед, чтобы ему было легче коснуться ее. Он протянул левую руку (в правой дымилась белая чашка) и тихо опустил на ее плечо. Губы женщины дрогнули, чтобы услышать, он наклонился к ней и увидел слезы и безумное ожидание. Он все сильнее сжимал сначала одно ее плечо, а потом, поставив чашку, и другое. Он привлек ее к себе, и странно — она застывала и леденела в его руках. И он понял, что сжимает баранку автомашины, стоящей на берегу большой реки, а по ту сторону лежат светящиеся руины города. Стекло внутри шлема замутилось от слез, и он стал биться головой о руль, и кричать, кричать…

— Пожалуй, сейчас ты мог бы умереть, — равнодушно сказал голос.

— Нет! — закричал Урманцев. — Нет!

Он включил мотор и поехал вдоль реки искать переправу. Потом машина вдруг остановилась. Покопавшись в двигателе, он обнаружил, что сел аккумулятор. Он знал, что в этом районе много брошенных машин. Но ему не хотелось… Ему ничего не хотелось.