Он долго брел в ночи, по темной степи, под темным облачным небом, а когда совсем устал, свалился и уснул.

Проснулся он в каком-то коридоре, который показался ему одновременно и знакомым и незнакомым. Его поразили большое светлое окно и множество дверей с надписями: «Вход воспрещен», «Брось папиросу», «Электрофизическая лаборатория». Он бросился к окну, увидел зеленый двор Института вакуума и морскую шлюпку, на которой досаафовцы устанавливали свои сухопутные рекорды.

…Кто-то тронул его за плечо. Он испуганно оглянулся. Сзади стоял озабоченный Мильчевский.

— Валентин Алексеевич, все тут с ног сбились, вас разыскивая. Срочно требует директор.

Урманцев оторопело поглядел на Мильчевского, осторожно коснулся его пальцем и кинулся к ближайшей двери.

На двери он прочел: «При работе с водородом огонь способствует молниеносному старению». Распахнул дверь. Двое сотрудников стояли у вытяжки, трое сидели за письменными столами и озабоченно что-то строчили.

— Как же вы уцелели? — крикнул он, поворачиваясь к Мильчу.

— Этого я не знаю, — ответил тот.

…О великолепный психологический стимул, отлитый в вопрос «Чем мы хуже других?»! Когда сонный обыватель изжует «справедливость», он отрыгивает лозунгом «Чем я хуже других?». Когда паразит-мародер прокрадывается по стопам революции в новый мир, он появляется у праздничного стола, зажав в зубах крик: «Чем я хуже других?».

Иван Фомич был уверен, что он сравнительно лучше других. И однажды его заслуги получили долгожданное вознаграждение.

На Земле стоял самый обычный день, который сменил самую тривиальную ночь. Но уже в середине дня Ивана Фомича словно что-то толкнуло. Дескать, пойди и посмотри. Трудно, конечно, охарактеризовать его ощущения в тот момент. Может, он услышал пенье фанфар или тихий голос высокого начальства. А может, и вовсе небесный хор.

Так или иначе он оторвался от своего рабочего места, строго оглядел сотрудников и вышел. Грудь его распирало от гордости и предвкушения грядущего величия. Прежде всего он поразился видом лестницы. Вроде обычнейшая лестница. Тысячи раз он по ней хаживал. И вверх и вниз. Ему всегда казалось, что он чаще спускается вниз, чем подымается вверх.

Но сегодня лестница выглядела необыкновенно. На ней лежал ковер. Узорный по краям, с широкой ярко-красной полосой по центру, он стекал вниз подобно великолепной реке.

И никого ни справа, ни слева, ни впереди, ни сзади. Он один попирал ногами этот ковер. Иван Фомич еще недоумевал, но уже проникался соответствующими чувствами. И когда у дверей кабинета его встретила с цветами секретарша директора, проникся окончательно.

Он вошел в директорский кабинет легкий, осененный, ответственный. На лице его, сияющем, полном веры, отражалось право повелевать, указывать, учить. Готовность слушаться, исполнять, искоренять. Вера в светлое будущее. Почтение и уважение к прошлому. Признание настоящего, в котором ему еще придется поработать, потому что мир все же не без недостатков.

Конечно, директор Алексей Александрович, узрев коктейль самых высоких чувств на лице Ивана Фомича, тоже все тотчас понял и проникся. Было видно, что он все осознал. А осознавши, вышел из-за стола, бросился навстречу и воскликнул:

— Дорогой Иван Фомич! Поздравляю! Вот бумаги…

Кажется, он сказал «бумаги-с», впрочем, Иван Фомич в точности не расслышал. Он снисходительно улыбнулся и взял атласный, увенчанный гербом, штампом и печатями лист бумаги. В историческом документе говорилось, что с сегодняшнего числа прежний директор отстраняется, а он, Иван Фомич, назначается отныне и «доколе сам пожелает» директором Института физики вакуума.

Нужно сказать, что слова «доколе сам пожелает» немного настораживали. Ему еще не приходилось встречаться с подобными формулировками. Но потом ощущение тревоги и неустойчивости как-то очень быстро сгладилось, сошло на нет и исчезло совсем.

— Пожалуйста, занимайте мой стол, — пропищал Алексей Александрович.

Иван Фомич с недоумением взглянул на бывшего директора и вдруг заметил, что тот под действием его взгляда быстро сокращается в размерах, прямо тает на глазах. Вскоре бывший директор достиг величины центрально-африканского пигмея, и если б Иван Фомич милостиво не отвел взгляд, то и вовсе бы сгинул.

«А возражал, сопротивлялся и даже шел на поводу», — с укоризной подумал Иван Фомич про совсем сникшего директора.

— Вы свободны, можете идти, — вежливо сказал он Алексею Александровичу, и тот быстро-быстро стушевался и исчез.

Пафнюков сел за большой письменный стол и осмотрелся. Все было на месте: телефоны, дырокол, бумага и толстые цветные карандаши для резолюций. Иван Фомич любовно глянул на отточенный красный грифель и подвинул карандаш поближе. Затем его озаботила одна мысль, и он вдруг засомневался. Подумал немного и нажал кнопку вызова секретаря.

Дверь отворилась, и на пороге возникла Розалия Борисовна. Он уставился на нее и с радостью заметил, что она, как и директор, сокращается в размерах.

— Что случилось, Иван Фомич?

— Я… ээ, там меня никто не ждет?

— Нет. Я бы доложила.

— Ну спасибо. Идите.

«Уменьшает! — весело удивился он. — Вот те на!»

С этого момента, когда ему не нравился человек, Иван Фомич говорил про себя: «Дай-ка, брат, я тебя уменьшу», — и уменьшал. А рассердившись, вообще сводил человека на нет. Тот как бы испарялся, обращался в нуль, не оставляя даже запаха тройного одеколона.

Великолепная пора настала для Ивана Фомича! С нормальными людьми ему не приходилось встречаться. Вокруг робко двигались уменьшенные модели мужчин и женщин. Они были очень старательны и исполнительны. Но Иван Фомич хотел большего.

— Нужна система, — говорил он жене, на которую смотрел сквозь специальные очки. Уменьшать жену не было никакого резона, хотя иногда во гневе Иван Фомич все же использовал частичное кратковременное уменьшение. — Всякое там творчество, свободный поиск, что покойник Орт насаждал, роскошь не по нашему карману. Нужна железная дисциплина и автоматическая система. Люди должны знать четко очерченный круг обязанностей, добросовестно и честно выполнять свой долг. Все дело в правильной организации труда, в системе…

Иван Фомич принялся насаждать свою систему в Институте физики вакуума с необычайным рвением. Сначала было проведено общеинститутское собрание, где Иван Фомич прочел доклад под названием «Внедрение системы в научную работу». Все отнеслись одобрительно к мероприятиям нового директора. Правда, по глазам некоторых уменьшенных сотрудников, сидевших в первых рядах, Иван Фомич видел, что они не согласны и даже позволяют себе иронизировать. Иван Фомич рассердился и хотел было их совсем уменьшить, но его глаза не могли надолго оторваться от текста, а за это время сотрудники успевали увеличиться до прежних нормальных размеров. Это досадное обстоятельство Иван Фомич компенсировал в конце доклада, когда во гневе чуть было не свел к нулю всех слушающих его сотрудников. Однако вовремя спохватился, так как выступать перед пустой аудиторией не имело смысла.

Затем были заказаны, красочно выполнены и развешаны по всем коридорам и вестибюлям плакаты, прославляющие Систему (о ней уже говорили с большой буквы, а некоторые в письменных сообщениях и докладах добавляли к слову «Система» фамилию Ивана Фомича. Ему это нравилось, но он считал подобное словосочетание несколько преждевременным).

Время шло. Пафнюков усиленно трудился. Возвращался он домой за полночь, усталый и счастливый, чем давал повод жене для разнообразных подозрений. Впрочем, что жена! Разве она могла понять и оценить титанический труд Ивана Фомича? Ей, видите ли, что-то там казалось… Ему же не кажется. Человеку, который твердо знает, не кажется. А он знал и стоял на своем. И даже иногда, когда оставался один в кабинете, похрюкивал и повизгивал от восторга.

На отчетных производственных вечеринках сотрудники пели:

«Стройными рядами мы идем в Систему,