- Много, очень много, - заторопился боцман. - Что вы думаете насчет такого плана?.. Выйдет или нет, но шум мы поднимем на весь океан. Ночью к нам опять придет этот немец. Я валю его с ног, и, клянусь счастьем, он у меня без единого звука сыграет на палубу. В одну минуту вы надеваете его одежду - рост у вас почти одинаковый - и выходите за дверь. Знак часовому, и как только он подойдет к вам, я подкрадываюсь сзади, сшибаю его с ног и ловлю винтовку. С оружием мы шагаем в корейский кубрик. Та же картина со вторым часовым. Две винтовки у нас в руках. Как вам нравится мой план? - не в силах более сдержаться, едва не закричал боцман, но вовремя спохватился и снова понизил голос до шепота: - В кубрике мы поднимем корейскую братию и двигаемся занимать весь этот пиратский притон! Каково?

- Не годится… - к величайшей горести боцмана, отвечал Головин. - Можете не сомневаться, у местного командования существуют тысячи мер на все подобные случаи.

- Отставить, - печально согласился боцман, не решаясь противоречить штурману. - Слушайте тогда другой план. С сегодняшнего дня мы соглашаемся приступить к работе. Но… но только для того, чтобы войти к ним в доверие. Я стану работать, как вол. Устройте так, чтобы вас перевели в центральное отделение, туда, где воздухопроводы. В туннеле я достану динамит. Выждем время, взорвем воздухопроводы, и наступит конец всему их аду!

Моряки еще долго шептались, обдумывая все мелочи этого плана, и когда после сигнала сирены в каюте появился Алендорф, штурман заявил:

- Прикажите накормить нас. Сегодня мы согласны приступить к работе.

Спустя два часа Головин в сопровождении конвоира, медленно передвигая ослабевшие ноги, направлялся в конец длинного коридора, где находился склад кислородных баллонов. Внезапно штурман почувствовал на себе чей-то упорный взгляд. Обернувшись, он в нескольких шагах от себя заметил молодого японца. Японец шел позади, придерживая кортик. Навстречу из-за угла выходил Алендорф.

- О-о-о, - кивнул он Головину, - Поздравляю с окончанием поста.

- Могу поздравить и вас, - с насмешливой учтивостью поклонился штурман. - Я убедился в том, что у вас превосходная охрана.

- Что вы хотите этим сказать? - заинтересовался немец. - Охрана вполне надежна.

- Однако, - вызывающе усмехнулся Головин, - по моим наблюдениям, следует сделать совершенно противоположные выводы.

- Из чего вы это заключили? Кажется, еще не было времени…

- Достаточно двух минут…

- Например?

- Полюбопытствуйте, кто стоит за моей спиной.

- Конвоир.

- А еще?

Вытянувшись на носках, Алендорф посмотрел через голову штурмана.

- Еще?.. Позади - караульный начальник.

- И он следит за солдатом?

Алендорф промолчал.

- Недостаточно одного вооруженного конвоира?- продолжал Головин.

- Господин Головин, - раздраженно отрезал немец, - вы злоупотребляете моим терпением!

- О, совсем нет! Я просто сообщил вам, из чего я делаю выводы о ненадежности охраны.

- Напрасно. Я не знаю, почему к вам так внимателен караульный начальник.

- Отчего же вы не решаетесь допустить меня в центральное отделение, где есть скудный, но естественный свет? У меня начинают болеть глаза.

- Хотите света? Пожалуйста. Примите это как награду за благоразумие. Но вы убедитесь, что оттуда бежать также немыслимо…

- Бежать немыслимо, - серьезно подтвердил Головин, - вы правы. Но у меня болят глаза, и если вы можете устроить перевод, я буду очень признателен.

- Сейчас, - с готовностью отозвался Алендорф, немедленно отдавая короткое распоряжение конвоиру. - Как видите, - наставительно заметил он, - добром вы добьетесь многих преимуществ.

Итак, скорее, чем можно было надеяться, штурману удалось попасть туда, куда он стремился.

Мутный, переливчатый зеленый свет пробивался сквозь полупрозрачный купол, который, как недавно стало известно Головину, был палубой грандиозного подводного крейсера. В высоте проплывали огромные рыбы, и их легкие тени скользили по стенам. В зеленом зыбком свете сновали сгорбленные фигуры корейцев.

Штурман в этот день вместе с тремя солдатами занимался переноской баллонов с сжатым воздухом. Вечером, возвращаясь с работы, он опять, как и утром, ощутил на себе пристальный взгляд. Человек с кортиком, которого Алендорф назвал караульным начальником, следовал за Головиным по пятам.

…В каюте штурман застал возбужденного и чрезвычайно довольного собой Бакуту.

- Никто не может угнаться за мной, - весело сообщил боцман. - Десять японцев не могут сделать того, что делаю я один.

- Стараетесь? - горестно улыбнулся Головин. - Продолжайте. Так надо…

- И еще как стараюсь! Самое главное начальство пожаловало смотреть, как я крушу камень. Погодите несколько дней, и я стану первым человеком в туннеле, а потом… Потом они навеки запомнят Бакуту…

На исходе ночи штурман проснулся от легкого толчка. Очнувшись, он с удивлением увидел, что все его товарищи спят. Кто это мог быть? Алендорф? Но немец никогда не приходил ночью. Головин встал.

Дверь была немного приотворена, и в каюте был кто-то посторонний.

Присмотревшись, Головин узнал караульного начальника.

- Молчание, - закрывая ладонью его рот, прошептал японец. - Я знаю, вы говорите по-английски. Слушайте меня. Послезавтра я приду за ответом.

Пораженный Головин схватил японца за руку. В нем проснулась надежда на спасение.

- Запомните - меня зовут Накамура, - промолвил японец. - Я не могу долго объясняться. Слушайте меня и ничего не спрашивайте. Я решил покончить с собой. Мне многое доверено, и в начале войны с повышением и наградой меня отправят на родину. Но я знаю: мой долг - пожертвовать жизнью и предотвратить кровавое преступление. Если вы также для этой цели решитесь на риск, нам, может быть, удастся оповестить мир о существовании тайной подводной базы - этого вулкана войны на дне океана. Послезавтра я приду за ответом. Помните, меня зовут Накамура! - Проговорив все это взволнованной скороговоркой, японец выскользнул из каюты.

«Кто он? Провокатор или спаситель?» - мучительно раздумывал я по поводу ночного посещения японца. Но что за смысл испытывать нашу и без того известную ненависть? О, никогда мне не забыть этих дней ожидания!

На второй день моей работы в центральном отделении в крепости, вероятно, произошло какое-то происшествие. С мрачными, озабоченными лицами проходили мимо офицеры, делая друг другу тревожные знаки, и раньше обычного прозвучала сирена.

Когда я возвращался в каюту, угрюмый конвоир нервно торопил меня. И вдруг я услыхал ужасающие вопли из кубрика корейцев. Крики и плач слились в отчаянный вой. За дверями каюты до глубокой ночи беспрестанно слышались возбужденные шаги. Наконец все стихло… Бакута спал, свесив с койки свою могучую руку. Прислушиваясь к дыханию друзей, я ждал… Придет ли тот, кто назвал себя Накамурой?..»

Выжидая условленный срок и боясь возможного разочарования, штурман скрыл от друзей ночное посещение Накамуры.

Пятого декабря, за полчаса до рассвета, как и в позапрошлую ночь, раскрылась дверь каюты, и перед Головиным предстал караульный начальник. Убедившись, что все, кроме штурмана, спят, японец приблизился к нему и чуть слышно произнес:

- Тише! Не будите товарищей! За мной!

Накамура крепко стиснул руку штурмана и, не давая ему возможности сопротивляться, увлек его за собой.

Перед ними открылся длинный, слабо освещенный коридор. Два поворота - и они остановились у железной стены. Огромная труба уходила вверх, и по бокам ее виднелись мраморные щиты с циферблатами, рычагами и штурвалами. Широкий брезент, раскинутый на полу, судя по очертаниям, прикрывал вытянувшиеся человеческие фигуры. Удушающий смрад тянулся из темноты.