- Ступайте к радисту, - промолвил Кланг, языком перекладывая конфету за правую щеку, - у этого молодца, кажется, полная авария.

В радиорубке был хаос. Разбитая, расщепленная дверь лежала на пороге, а за ней валялись осколки ламп и обрывки проводов. Убитый горем радист на коленях ползал по лужам, собирая свое имущество. Не смея поднять глаз на вошедшего штурмана, он еле слышно проворчал:

- Хотел бы я видеть кого-либо другого на моем месте…

- Восстановить невозможно? - спросил Головин. - Что вы успели передать?

- Пять раз я восстанавливал… Антенну разрывает, как нитку… Три раза принимался работать, но… видите сами…

Штурману не пришлось докладывать капитану о положении дел на судне. Леонард Карлович, лишь только Головин стал с ним рядом, порывисто обернулся и проворчал:

- Случилось самое худшее, чего можно было ожидать. Размагнитились компасы. Но они все равно мало помогли бы нам, - словно обнадеживая штурмана, добавил он.

Три дня носился пароход в неистовом урагане. Все попытки радиста наладить передачу кончались ничем, и едва лишь, чудом наладив аппарат, он брался за ключ, как ветер срывал антенну. К концу четвертого дня Леонард Карлович отдал Головину последнее распоряжение:

- Приготовить шлюпки. Когда закончите, явитесь ко мне в каюту. Не более чем через полчаса судно пойдет ко дну.

У шлюпбалок штурман столкнулся с Бакутой.

- Готово. Все в порядке, - прокричал боцман, - можете докладывать!

Головин отправился в каюту капитана. В узкой темной каюте под креслом белели деревянные голландские башмаки. По полу перекатывался кокосовый орех, в давние времена вывезенный капитаном из тропиков. Кланг сидел за столом и аккуратно делал записи в вахтенном журнале.

В каюту одновременно с Головиным вошел радист.

- Рация окончательно выбыла из строя, - доложил он.

- Знаю, - кивнул капитан. - Кстати, я надеюсь, давая сигналы, вы называли судно его старым именем «Звездочет»?

- Нет, - испуганно признался радист, - «Звезда Советов»…

- Но ведь мы, - поморщившись, но не меняя тона, сказал капитан, - мы числимся «Звездочетом». Никто, вероятно, не знает о переименовании…

- Простите… Я думал…

- Ступайте… Марш на палубу! - усталым голосом промолвил Кланг. - Я не имею к вам никаких претензий.

- Итак, - поднимаясь из-за стола, сказал капитан, - мы сейчас же должны покинуть судно. Люди расписаны? Знают свои места? Отлично. Вы садитесь в первую шлюпку и командуете ею. Не возражать! Так я приказываю. Отправляйтесь!

Головин повернулся, чтобы уйти, но капитан схватил его за руку.

- Погодите… Попрощаемся. - Приподнявшись на носки, Леонард Карлович притянул к себе голову штурмана и торопливо поцеловал его в висок. - Возьмите, пожалуйста. - Капитан снял с шеи бинокль и закрутил ремень от него на руке штурмана.

В первой шлюпке вместе с Головиным и Бакутой разместилось еще девять человек. Шлюпку высоко подняло на гребне волны, и Головин увидел, как с правого борта отплыла вторая шлюпка. Ему показалось, что капитана в ней нет. Но разве можно было в вечерней мгле разглядеть маленькую фигуру Кланга?

Шлюпки покинули пароход как нельзя более своевременно. Судно резко накренилось. И вдруг Головину померещилось, что кто-то пробежал вдоль борта. В следующую секунду штурман, задрожав всем телом, увидел у радиорубки Кланга.

- Гребите к судну! - вне себя крикнул он Бакуте. - Капитан остался!

- Не сметь! - донесся издалека голос Кланга. - Я приказываю не подходить!

Каждую секунду шлюпка могла опрокинуться, но Бакута повернул руль, и все встали, цепляясь друг за друга. Все видели, как капитан, взобравшись на крышу радиорубки, схватился за мачту. В руках его мелькнул канат. Захлестнув канат вокруг мачты, он привязал себя под руки, взмахнул фуражкой и прокричал:

- Прощайте, друзья!..

- Вперед! - крикнул Головин и, не задумываясь, рванулся с места, чтобы броситься в воду.

Но в этот момент «Звезда Советов», тяжело покачнувшись, скрылась под водой. Бакута крепко держал потрясенного Головина.

Гибель парохода произошла 27 октября в 17 часов 40 минут. В осенних сумерках, которые в то ненастное время года ничем не отличались от ночи, скрылась из виду вторая шлюпка. Она пропала во мгле, унесенная яростным ураганом, и в завываниях ветра никто не услышал прощальных криков.

С поникшими головами сидели моряки в шлюпке Головина. Волны швыряли шлюпку из стороны в сторону, и только воздушные ящики удерживали ее на поверхности беснующегося моря. Гонимые стремительным ураганом, одиннадцать человек мчались неизвестно куда. Несколько раз шлюпку едва не перевернуло вверх килем, но, проваливаясь под воду, захлебываясь, задыхаясь, оцепеневшие люди продолжали сидеть, вцепившись в борта шлюпки.

В шлюпке, кроме Головина и Бакуты, были Андрей Мурашев, Нина Самарина, кочегары Грушин, Золотов, Морозов и Иванов, матрос Дружко, матрос ленинградец Вишняков и механик Данилин.

Гибель маленького корабля и скитания моряков - только начало нашей истории, и потому мы лишь коротко расскажем о том, что произошло в последующие дни после аварии парохода.

На рассвете, когда немного рассеялась ночная мгла, совсем близко, на расстоянии километра, моряки увидели темное расплывчатое пятно. В дымящихся клубах разносимого ветром тумана, тяжело раскачиваясь, двигался силуэт корабля. На мгновение чуть заметно мигнул красный сигнал, и тотчас пароход скрылся из виду. Тихий протяжный гудок послышался через минуту и больше не повторился.

На третьи сутки ветер упал, зловещее серое солнце едва освещало затихающее море, и тогда обессиленные, оцепеневшие люди с особенной силой почувствовали голод. Нина раскупорила консервы аварийного запаса и распределила пищу на порции. Но пресной воды в шлюпке не оказалось, и двое суток, пока не пошел дождь, матросы мучились от жгучей жажды. Дождь был для них спасением. Жадно подставив ладони, они ловили холодные капли. Нина тем временем разостлала на дне шлюпки брезент и вскоре собрала целое ведро воды.

Слабый ветер гнал шлюпку на восток. Когда спасительный дождь прекратился, Нина свернула брезент и, вытащив ножницы, принялась, к всеобщему изумлению, разрезать его на куски.

- Отставить! - взревел боцман, хватая ее за локоть. - Не сметь портить добро!

Но девушка нисколько не испугалась крика Бакуты. Легким движением она отстранила его руку и сказала:

- Парус! Разве вы против?

Боцман, выпучив глаза и подняв плечи, остался сидеть с открытым ртом.

- Откуда ты такая взялась? - наконец произнес он, словно Нина только сейчас явилась перед ним из глубины моря. - Как это ты узнала, что у меня задумано в голове? Ведь это же моя мысль - поставить парус!

Под парусом, сооруженным из кусков брезента и двух весел, шлюпка быстро заскользила к прояснившемуся небу востока.

Как ни странно, но именно Нина, казалось, легче всех переносила лишения и голод. Моряки по временам забывали, что с ними девушка. Тихая, неприметная, она незаметно помогала всем, и когда у изможденных товарищей опускались руки, она подхватывала весла или вычерпывала ведром воду; силы не оставляли ее, хотя она ела меньше всех и даже припрятывала для больных свой скудный дневной паек. Еще со времени ухода «Звездочета» из Владивостока все привыкли к тому, что эта маленькая, крепкая дочь амурского рыбака была молчалива и избегала разговоров. Она была неизменно спокойна, никогда не оставалась без работы и даже ночью, скрываясь в своей маленькой каюте, чинила матросскую робу. Закутанная в платок, опустив голову, пряча глаза, она бесшумно сновала по судну, и только один раз матросы и кочегары «Звездочета» увидели и навсегда запомнили ее глаза. Это было у берегов Камчатки, в веселый солнечный день, когда все свободные от вахты матросы и кочегары, собравшись на палубе, пели и балагурили. Нина торопливо проходила с ведрами по правому борту.