— Вы требуете невозможного. Уже одно то, что я вступил в подобные переговоры, само по себе роняет авторитет королевского офицера, потому что, как я уже говорил, Бороздящий Океаны — неровня простым матросам, которые идут против закона бессознательно. Бригантина или ничего!

— Скорее я отдам жизнь, чем бригантину! Сэр, вы забываете, что наша судьба — под покровительством той, которая смеется над тщетными усилиями вашего флота. Вы думаете, что окружили нас и, когда рассветет, вам останется только направить на бригантину пушки крейсера и вынудить нас молить о пощаде. Но вот эти честные моряки могут подтвердить, что вы напрасно на это надеетесь. «Морская волшебница» уходила от всех ваших кораблей, и ни одно ядро не обезобразило ее красоты!

— Однако посланец с моего крейсера все же помял ей косточки.

— Этот лисель-спирт не получил благословения нашей повелительницы, — поспешно перебил его Румпель, покосившись на своих гребцов, которые внимательно и недоверчиво прислушивались к разговору. — Мы легкомысленно подобрали кусок дерева в море и приспособили его к делу, не справившись в книге. Но все, что попадает на борт бригантины по совету морской волшебницы, неуязвимо. Вот вы мне не верите, и это вполне понятно. Но если вы не хотите слушать повелительницы бригантины, то послушайтесь, по крайней мере, ваших собственных законов. В каком преступлении можете вы обвинить юношу, которого держите под арестом?

— Грозного имени Бороздящего Океаны достаточно, чтобы лишить его покровительства закона, — сказал Ладлоу с улыбкой. — Хотя у нас и нет прямых доказательств преступления, мы имеем право его арестовать, потому что он вне закона.

— Вот она, ваша хваленая справедливость! Негодяи, стоящие у власти, сговорились и осудили отсутствующего человека, который не может защищаться. Но не думайте, что насилие над этим юношей сойдет вам безнаказанно, потому что есть люди, глубоко заинтересованные в его судьбе.

— Какой нам смысл обмениваться угрозами, — мягко сказал капитан крейсера. — Если вы принимаете мое предложение, скажите прямо, если нет — готовьтесь к худшему.

— Я готов! Но, если нам не удалось договориться как победителю и побежденному, расстанемся друзьями. Вашу руку, капитан Ладлоу, простимся, как подобает двум храбрым людям, хотя бы через минуту им предстояло вцепиться друг другу в горло.

Ладлоу колебался. Предложение было сделано так искренне, с таким открытым и мужественным лицом и вся фигура контрабандиста, когда он слегка перегнулся через борт, настолько не соответствовала его предосудительному ремеслу, что Ладлоу, не желая показаться невежливым и уступить своему собеседнику в благородстве, неохотно протянул ему руку. Контрабандист воспользовался этим, чтобы подтянуть шлюпки борт о борт, и, к общему удивлению, смело ступив в шлюпку Ладлоу, сел на банку напротив него.

— Мне нужно сказать вам кое-что такое, что не предназначено для чужих ушей, — тихо произнес моряк, после того как перешел на шлюпку с такой решимостью и уверенностью. — Будьте со мной откровенны, капитан Ладлоу. Скажите, вы держите пленника в одиночестве и неизвестности, как же он находит утешение, зная, что кто-то интересуется его судьбой?

— У него нет недостатка в утешении, мастер Румпель, потому что вместе с ним скорбит красивейшая женщина Америки.

— А! Красавица Барбери не зря слывет благородной! Я угадал?

— Увы, это так. Влюбленная девушка жить без него не может. Она до такой степени пренебрегла приличиями, что последовала за ним на мой крейсер.

Румпель ловил каждое слово капитана, и его омраченное тревогой лицо прояснилось.

— Человек, на долю которого выпало такое счастье, может на миг забыть даже бригантину! — воскликнул он со своей обычной беспечностью. — Ну, а что олдермен?

— У него больше благоразумия, чем у его племянницы, потому что он не отпустил ее одну.

— Достаточно. Капитан Ладлоу, что бы ни случилось, мы расстаемся друзьями. Не бойтесь, сэр, еще раз пожать руку человеку, объявленному вне закона; это честная рука, у многих пэров и князей руки далеко не так чисты. Не обижайте этого веселого и легкомысленного юношу; ему не хватает зрелого благоразумия, но сердце у него золотое. Ради него я готов пожертвовать жизнью, но бригантину нужно спасти любой ценой. Прощайте.

Несмотря на всю его бодрость, голос отважного моряка дрогнул от волнения. Крепко пожав руку Ладлоу, он прыгнул в свою шлюпку легко и уверенно как человек, для которого океан — родной дом.

— Прощайте, — повторил он, делая своим людям знак грести в сторону мели, куда не мог пройти крейсер. — Мы, вероятно, еще увидимся. До скорой встречи! Прощайте!

— Без сомнения, мы встретимся на рассвете.

— Напрасно вы надеетесь на это, храбрый капитан. Наша повелительница прикроет бригантину своей мантией, и мы пройдем у вас под самым носом. Примите мои добрые пожелания; попутных вам ветров, счастливой высадки на берег и приятного отдыха дома! Не обижайте юношу, и пусть вашему флагу сопутствует удача во всем, кроме преследования моей бригантины.

Матросы в обеих шлюпках дружно налегли на весла, и вскоре они были уже так далеко друг от друга, что не смогли бы услышать и самый громкий крик.

Глава XXVII

Кто мне поверит, если все скажу?

Ш е к с п и р. Мера за мару

Разговор, описанный в конце предыдущей главы, происходил во время первой ночной вахты. А теперь мы должны посвятить читателя в тайну другого разговора, состоявшегося несколько часов спустя, когда над головами жителей Манхаттана занялась заря.

Около одной из деревянных пристаней, на берегу узкого залива, вблизи которого так удачно расположен город, стоял дом, хозяин которого, по всем признакам, промышлял розничной торговлей, по тем временам очень бойкой в Америке. Несмотря на ранний час, окна дома были распахнуты настежь, и чье-то озабоченное лицо то и дело выглядывало на улицу — видно было, что хозяин ожидает посетителя по какому-то важному делу, которое, вероятно, заставило его подняться раньше обычного. Услышав громкий стук в дверь, он вздохнул с облегчением, поспешил самолично открыть ее и впустил гостя в дом с подобострастной любезностью, рассыпавшись в изъявлениях преданности.

— Такая честь, милорд, не часто выпадает на долю ничтожного человека вроде меня, — затараторил хозяин дома с развязностью торгаша. — Но я решил, что милорду будет приятнее принять этого… м-м… этого человека здесь, а не в том доме, в котором милорд в настоящее время изволит жить. Не угодно ли вашей милости присесть и отдохнуть после прогулки?

— Благодарю, Карнеби, — покровительственно отозвался гость, непринужденно усаживаясь. — Ты, как всегда, благоразумно выбрал место встречи, однако я сомневаюсь, следует ли мне вообще с ним видеться. Он уже здесь?

— Ну конечно же, милорд! Разве посмел бы он заставить вас дожидаться? А уж я и подавно не допустил бы такой продерзости. Он с радостью станет ждать, сколько вашей милости будет угодно!

— Пусть ждет, мне не к спеху. Он, верно, рассказал тебе что-нибудь о цели этого неожиданного визита, Карнеби. Говори же, я готов тебя выслушать.

— Мне очень жаль, милорд, но этот парень упрям, как мул. Я не хотел допускать его до встречи с вашей милостью, но он уверял, что его дело вас глубоко заинтересует, милорд, и я не мог взять на себя такую смелость — самому решить, какова будет воля вашей милости, а поэтому позволили себе послать вам записку.

— И это была очень толковая записка, мастер Карнеби. Со времени моего приезда в колонию я не получал донесения, которое было бы лучше составлено.

— Похвала вашей милости всякому лестна. Я лишь об одном мечтаю, милорд, — исполнять как следует свой долг и относиться к тем, кто стоит выше меня, с должным почтением, а к тем, кто ниже, — с разумной строгостью. Если мне будет позволено высказать свое мнение, милорд, то я полагаю, что эти колонисты не умеют написать порядочное письмо да и вообще не знают толку в обращении.