В школе действительно не было свободного времени, кроме перемен, и теперь, когда забеги кончились, Джесс с Лесли обычно искали на поляне тихое место, садились и разговаривали. Кроме волшебного урока по пятницам, Джесс в школе ждал только большой перемены. Лесли всегда приносила интересные новости или шутки, и можно было как-то выдержать. Чаще всего доставалось миссис Майерс. Лесли всегда тихо сидела за партой, никогда не перешёптывалась, не мечтала, не жевала жвачку, все выполняла на отлично и всё же была переполнена разными проказами. Если б учительница могла увидеть, что творится под маской образцовой ученицы, она бы в полном ужасе выгнала её из класса.

Джессу с трудом удавалось сохранять серьёзное выражение, едва он представлял, что кроется за ангельским взглядом. Однажды Лесли призналась ему на перемене, что всё утро представляла миссис Майерс на одной из тех ферм в Аризоне, где избавляются от лишнего веса. Несчастная училка была в её фантазиях запойной обжорой (как тут скажешь?), которая прячет сладости в самых странных местах — в умывалке, например, в шкафчике над раковиной, — а потом их находят и всем показывают, унижая её перед другими толстухами. Позже Джесс представлял, что миссис Майерс взвешивают, а на ней только розовый корсет. "Опять что-то скрываешь, бочка!" — визжала костлявая директриса, а миссис Майерс чуть не плакала.

— Джесси Эронс! — резкий голос учительницы проткнул тонкую плёнку его грёз. Он не смел взглянуть в толстое лицо миссис Майерс, чтобы не лопнуть от смеха, и вперил взгляд в неровно подрубленный край её юбки.

— Да, мэм, — надо бы поучиться у Лесли хладнокровию. Миссис Майерс всегда удавалось застукать его за грёзами, но ей и в голову не пришло бы подозревать Лесли в невнимательности. Он украдкой взглянул на неё, она была поглощена географией. Во всяком случае, так казалось тем, кто её не знал.

Ноябрь в Теравифии выдался холодным. Они не решались развести в замке костер, хотя иногда разводили его снаружи и грелись у него. Лесли удавалось прятать в неприступнейшем из замков два спальных мешка, но первого декабря её отец заметил пропажу, и ей пришлось вернуть их на место. Вернее, Джесс заставил их вернуть. Нельзя сказать, чтобы он боялся Бёрков. Они были молоды, оба с ровными белыми зубами и пышной копной волос. Лесли называла их Джуди и Билл, что коробило Джесса больше, чем ему хотелось бы. Не его это, в общем, дело, как она зовёт своих родителей, но очень уж странно...

И муж, и жена были писателями. Миссис Бёрк сочиняла романы и, если верить Лесли, была известнее мистера Бёрка, который писал о политике. Стоило взглянуть на полку, где стояли её книги. Это было нечто! Миссис Бёрк на обложке называлась "Джудит Хэнкок", что сперва обескураживало, но потом, на задней обложке, вы видели фотографию, с которой, без сомнения, глядела она, только очень молодая и серьезная. Мистер Бёрк сновал между фермой и Вашингтоном, заканчивая книгу, которую писал вместе с кем-то, но он обещал Лесли после Рождества остаться дома и ремонтировать ферму, сажать овощи, слушать музыку, читать вслух, а писать только в свободное время.

Они не были похожи на богачей, как их представлял себе Джесс, но даже он понимал, что их джинсы куплены не на распродаже. У Бёрков не было телевизора, но были горы пластинок и стереопроигрыватель, напоминающий аппарат из "Звёздных войн". А машина, пыльная и маленькая, была всё-таки итальянской и тоже вроде бы дорогой.

С Джессом, когда он заходил, они всегда были приветливы, но потом, не предупредив, переходили на французскую политику, струнные квартеты (он поначалу думал, что это какие-то ящики или, скорее, бидоны на одну кварту, сплетённые почему-то из струн), спасение лесных волков, или секвой, или поющих китов, и он боялся даже рот раскрыть — не дай Бог увидят раз и навсегда, какой он дурак.

Приглашать Лесли к себе тоже было неудобно. Джойс Энн станет пялиться на неё, как полная идиотка, засунув палец в рот. Бренда с Элли непременно вставят какую-нибудь гадость насчёт "подружки". Мать будет скованной и смешной, как всегда, когда ей приходится пойти зачем-нибудь в школу. Потом ей не нравится, как Лесли одета — ведь та всегда и всюду носила брюки, даже в школу, и причёска у неё "короче, чем у мальчика", а родители вообще "хиппи какие-то". Мэй Белл то пыталась примазаться к ним с Лесли, то хныкала, что о ней забыли. Отец видел Лесли всего несколько раз и кивал ей, но мать уверяла, что ему неприятно видеть, когда единственный сын играет с одними девчонками, да и оба они беспокоились, что из этого выйдет.

Сам-то Джесс ничуть не беспокоился. Впервые в жизни он вставал каждое утро, уверенный, что его ждёт что-то стоящее. Они не просто дружили с Лесли, она была его лучшей, весёлой стороной — дорогой в Теравифию и дальние края. Теравифия оставалась тайной, и слава Богу, Джесс не смог бы объяснить это постороннему. Один поход на холм, к лесам, и то вызывал в нём какое-то тепло, разливавшееся по всему телу. Чем ближе он подходил к высохшему руслу и канату на старой яблоне, тем сильнее чувствовал, как бьётся у него сердце. Он хватал конец каната, раскачивался и вмиг, объятый дикой радостью, перелетал на другой берег, а там плавно приземлялся на обе ноги, становясь в этой таинственной стране выше, сильнее и мудрее.

Любимым местом Лесли за неприступным замком был сосновый лесок. У этих сосен были такие густые кроны, что солнце там пряталось, как за вуалью. Ни низкий кустарник, ни трава в этом сумраке расти не могли, так что землю покрывал ковёр золотых иголок.

— Я сначала подумал, что это место заколдовано, — признался Джесс в первый же день после того, как, собрав всю свою смелость, повёл туда Лесли.

— Так ведь на самом деле... — начала она. — Только ты не пугайся. Тут нет злых духов.

— Откуда ты знаешь?

— Ты сам можешь почувствовать. Слушай!

Сначала он слышал только тишину и покой. Эта самая тишина раньше его неизменно пугала, но на этот раз она была как то мгновение, когда мисс Эдмундс закончит петь и растают в воздухе аккорды. Да, Лесли права. Они стояли, не двигаясь, чтобы шуршание сухих игл не нарушило волшебства. Далеко-далеко от их бывшего мира слышался крик диких гусей, летящих на юг.

Лесли глубоко вдохнула.

— Это необычное место, — прошептала она. — Даже правители Теравифии приходят сюда только в великом горе или великой радости. Мы будем бороться за то, чтобы оно осталось священным. Нехорошо тревожить Духов.

Он кивнул, и без единого слова они вернулись на берег ручья, где разделили скромную трапезу, состоявшую из крекеров и сушеных фруктов.

Лесли любила сочинять истории про великанов, которые грозят миру и покою Теравифии, но оба знали, что подлинный злодей в их жизни — Дженис Эйвери. Конечно, издевалась она не только над ними. У неё были две подруги, Вильма Дин и Бобби Сью Хеншоу, такие же туши, и вся тройка врывалась на площадку, мешая прыгать через скакалочку, сшибая битки у игравших в классики и хохоча над испуганным визгом. Они каждое утро стояли у женского туалета, отбирая у малышек деньги на завтраки как плату за вход.

Мэй Белл, к сожалению, училась туго. Отец привёз ей коробку конфет, и она ею так гордилась, что, как только влезла в автобус, забыла всё, что знала, и крикнула другой первоклашке:

— Отгадай, какой у меня сегодня завтрак, Билли Джин!

— А что?

— Кон-фе-ты! — завопила она так громко, что её услышал бы на заднем сиденье даже глухой на оба уха. Уголком глаза Джесс вроде бы заметил, как оживилась Дженис Эйвери.

Когда все уселись, Мэй Белл ещё хвасталась своими сокровищами, перекрикивая рёв мотора:

— Папа из Вашингтона привёз!

Джесс снова оглянулся и тихо сказал ей:

— Да заткнись ты!

— А тебе завидно, тебе папуля ничего не привёз!

— Ладно, — он пожал плечами, глядя поверх её головы на Лесли ("Видишь, я её предупредил?"), и та кивнула в ответ.