Над искусством господствует прибыль, а прибыль обеспечивают подписчики. Так что нас всех гонят кнутом в одну сторону во имя великого принципа единообразия.
В газетах и передачах на экономические темы часто можно услышать слово «потребитель». И вы знаете, у меня в голове даже сложился мысленный образ, соответствующий этому понятию. Эдакий толстенький маленький человек в мятых бермудах, гавайской рубашке и соломенной шляпе. В одной руке он держит банку с пивом, с открытой крышкой, а в другой сжимает доллары.
Франческа тихонько засмеялась, так как сама всегда думала о безопасности и комфорте.
— Но я в общем-то не слишком жалуюсь. Как я говорил, мне интересно путешествовать и я с удовольствием выделываю всякие штучки с аппаратами и объективами. Мне нравится, что я не сижу в четырех стенах. Музыка оказалась, возможно, и не совсем такой, какой она сочинялась вначале, но песенка, я считаю, получилась неплохая.
Слушая Роберта Кинкейда, Франческа думала, что для него, вероятно, такой разговор — обычное дело, но для нее подобного рода тема была возможна только в литературе. В округе Мэдисон люди так не разговаривают, не обсуждают подобные вещи. Они говорят о плохой погоде или о низких ценах на зерно, о крестинах и похоронах, о новых программах правительства и футбольных командах. Но никогда — об искусстве и мечтах, о том, что реальная действительность не дает музыке звучать, о надеждах, которым не суждено сбыться.
Все овощи были аккуратно покрошены в миску.
— Что-нибудь еще надо сделать? — спросил он. Франческа покачала головой.
— Нет, теперь уже пора мне брать все в свои руки.
Он вернулся на свое место и закурил, время от времени делая глоток-другой из бутылки. Она принялась готовить, но между очередными oneрациями у плиты она подходила к столу, на котором стояла ее бутылка с пивом, и отпивала из нее по глотку. Алкоголь уже начинал действовать на Франческу, хотя приняла она, в сущности, совсем немного. На Новый год они с Ричардом бывали в Лиджен-Холле и там заказывали себе по паре коктейлей, но других поводов употреблять спиртное практически не бывало, а поэтому горячительные напитки у них в доме не водились. И только однажды, в неизвестно откуда взявшемся порыве надежды на романтику в их семейной жизни, Франческа купила бутылку бренди, которая так и осталась неоткупоренной.
Так, нарезанные овощи надо залить растительным маслом и поставить тушиться до золотистого цвета. Добавить муку и как следует перемешать. Теперь пинту воды. И еще оставшиеся овощи, приправу и соль. Тушить на медленном огне в течение сорока минут.
Франческа снова подсела к столу. Сокровенные чувства неожиданно проснулись в ней. Приготовление пищи каким-то образом пробудило их. Она впервые это делала для незнакомого мужчины. А он, стоя рядом с ней, ловко крошил репу, и тогда ощущение непривычности ушло, уступив место чему-то теплому и глубокому.
Роберт подтолкнул к ней «Кэмэл». На пачке сигарет лежала зажигалка. Франческа попыталась закурить, но у нее ничего не получилось. Пламени не было. Она почувствовала себя глупой и неуклюжей. Роберт слегка улыбнулся, осторожно вынул зажигалку из ее пальцев и дважды щелкнул кремниевым колесиком, прежде чем огонек наконец показался. Она прикурила. Рядом с мужчинами Франческа всегда ощущала себя особенно изящной. Но с Робертом Кинкейдом все было иначе.
Солнце, превратившись в огромный красный диск, мягко улеглось позади кукурузного поля. Из окна кухни Франческа увидела, как в небе, в потоках вечернего прохладного воздуха парит ястреб. По радио передавали семичасовые новости и биржевую сводку. И тогда Франческа, сидя по другую сторону желтого пластмассового стола, посмотрела на Роберта Кинкейда — человека, который прошел длинный путь, чтобы оказаться здесь, в ее, Франчески Джонсон, кухне. Длинный путь, исчисляемый чем-то большим, чем просто расстоянием в милях.
— А пахнет хорошо, — заметил он, кивая в сторону плиты. — Как-то очень спокойно пахнет.
И посмотрел на нее.
«Спокойно? — подумала она. — Разве запах может быть спокойным?»
Она повторила про себя его фразу. Он прав. После всех свиных отбивных, бифштексов и ростбифов, во множестве поедаемых ее домашними, этот ужин и в самом деле был спокойным. Ни одно звено в длинной цепи, которую проходит пища, прежде чем дойти до стола, не несло в себе насилия. Разве что, может быть, выдергивание овощей с грядки. Рагу спокойно тушилось и спокойно пахло. Спокойным было все в ее кухне в этот вечер.
— Если можно, расскажите мне о вашей жизни в Италии, — он вытянул ноги и скрестил их, правая на левой.
С ним она боялась молчания, и поспешила начать рассказ. Она говорила о своем детстве, о частной школе, монахинях, о своих родителях — матери-домохозяйке и отце, управляющем банка, о том, что проводила часы на пристани и смотрела, как со всех концов света приходят в порт огромные корабли. Она рассказала ему об американских солдатах, которые пришли после войны. О Ричарде, о том, как они познакомились в кафе, куда она с подругами заходила выпить кофе. Война унесла много юных жизней, и девушки загадывали, выйдут ли когда-нибудь замуж. О Никколо Франческа умолчала.
Он слушал, не перебивая, и только изредка кивал в знак согласия или понимания. Когда она замолчала, он спросил:
— Вы сказали, у вас есть дети?
— Да. Майклу семнадцать, Кэролин шестнадцать. Ходят в школу в Уинтерсете. Сейчас они на ярмарке в Иллинойсе, выставляют бычка Кэролин. Честно говоря, я не могу понять, как можно окружать животное такой любовью и заботой — и все для того, чтобы потом продать его на убой. Но я не высказываю этого вслух, потому что Ричард с фермерами тут же на меня накинутся. И все-таки в этом есть какое-то холодное бездушное противоречие.
Франческа вдруг почувствовала себя виноватой. Она ничего недостойного не сделала, совсем ничего, но само упоминание о Ричарде заставило ее ощутить свою вину перед ним — вину, рожденную неясными мыслями о каких-то пусть отдаленных, но надеждах. Франческа спрашивала себя, чем закончится этот вечер, не вступила ли она на путь, с которого уже не сможет сойти, или пока не поздно повернуть назад. Впрочем, возможно, Роберт Кинкейд просто встанет и уйдет. Он показался ей очень спокойным, достаточно приятным в общении человеком, немного даже застенчивым.
Они продолжали разговаривать, а вечер постепенно вступал в свои права. Опустились голубые сумерки, трава на лугу подернулась легкой дымкой. Он открыл еще две бутылки пива. Рагу было готово. Она поднялась, опустила в кипящую воду запеченные в тесте яблоки, перевернула их, затем вынула и дала стечь воде. Где-то глубоко внутри ее разливалось тепло, оттого что здесь, в ее кухне, сидел Роберт Кинкейд из Беллингхема, штат Вашингтон. И Франческа надеялась, что он не уйдет слишком рано.
Он съел две порции рагу, обнаружив при этом манеры хорошо воспитанного человека, и два раза повторил, как прекрасно она готовит. Арбуз оказался выше всяких похвал. Пиво было холодным, а вечер из голубого стал синим. Франческе Джонсон было сорок пять, и Хэнк Сноу пел по радио грустную песню о любви.
«Что же теперь? — думала Франческа. — С ужином покончено. Просто сидеть?»
Роберт Кинкейд позаботился о дальнейшем.
— Может быть, прогуляемся немного по лугу? — предложил он. — Мне кажется, что жара уже спала.
Франческа согласилась, и тогда он нагнулся к рюкзаку, достал фотоаппарат и повесил его на плечо.
Они подошли к двери. Роберт Кинкейд распахнул ее и подождал, пока Франческа выйдет, а затем мягко повернул ручку, так что дверь закрылась совсем неслышно. По потрескавшейся бетонной дорожке они прошли через посыпанный гравием двор. Потом дорожка кончилась, и они вступили на траву, обогнули с восточной стороны сарай, где хранилась техника, и пошли дальше. От сарая пахнуло разогретым машинным маслом.
Когда они дошли до забора, Франческа опустила вниз проволоку и перешагнула. На ногах у нее были только босоножки с тонкими ремешками, и она сразу же ощутила холодные капли росы на ступнях и лодыжках. Он с легкостью проделал то же самое, перекинув ноги в ботинках через проволоку.
