— Говорят в ту ночь сильный дождь шёл. И гроза была такая, какой раньше никто и не видел. Даже стёкла из окон выскакивали. Может в него молния ударила? — указывая на лежащего на кровати человека, предположила девушка.

— Скорее всего, Людочка, скорее всего. Характерные следы есть по всему телу. Но они какие-то не такие. — задумчиво проговорила женщина. — Да что тут гадать — вот очнётся, у него и спросим.

— А что не так со следами? — спросила медсестра.

— Понимаешь, после воздействия молнии на теле могут появляться вот такие узорчатые рисунки, которые называют фигурами Лихтенберга. — приподняв простынь показала более опытная коллега. — То есть из места удара молнии как бы растёт ветвистое дерево, показывая, как прошёл по телу электрический разряд. Оно может быть маленьким или большим — на всё тело. Но почти всегда это дерево со стволом и ветвями или что-то похожее на папоротник. А тут ты сама видишь, создаётся впечатление, что он купался в шаровой молнии. Такую картину поражения электричеством я вижу в первый раз.

Помолчав, оглядывая тело пациента и снова укрывая его, женщина продолжила:

— Мы даже не сразу поняли, что у него нет волос. Представляешь — вообще ни одного волоска на всём теле. Ну, лысой головой у мальчика сложно кого-то удивить. Такое теперь часто встречается даже у девочек. Может человеку просто жарко с густой и длинной шевелюрой, может насекомых где-то подхватил, или проспорил, в конце-то концов. Да миллион причин может быть. А тут отмыли его в душе и просто обалдели — ни бровей, ни ресниц. Даже в носу и там волос нет. И кожа абсолютно гладкая, ну если ожоги конечно не считать. Да и тех не очень много — в основном на руках, голове и шее. И картинки вот эти. Пока разглядывали, ему вздумалось уйти от нас «за горизонт». Но у меня просто так ещё никому не удавалось это сделать. Так что, хочет или нет, но побегает пока на этом свете.

— Бедненький. Так его жалко. А шрамы у него останутся?

— Нет, не должны. Ожоги, судя по всему, в основном поверхностные, так что выведем их постепенно. Будет как новенький. А картинки эти электрические обычно сами проходят через какое-то время.

Женщины замолкли, задумчиво глядя на лежащего без сознания человека.

— Ладно! — встрепенулась старшая коллега. — Я — у себя в кабинете, займусь пока бумажной волокитой. Лягу спать там же. Но если вдруг что — зови сразу же. Если очнётся — зови тем более. Передай так же по смене, если ничего не случится или он не очнётся до конца твоей вахты. Всё, удачного дежурства! Я пошла.

— Хорошо! Спасибо! Спокойно вам выспаться.

22:35.

Ух, как хорошо я выспался! Как сто лет проспал. А что меня разбудило? Точно — дверь хлопнула. Наверное, мама пришла меня будить. Сейчас скажет: «Солнышко, вставай. Пора в школу собираться». Ну! Ну! Ну… Тишина.

Пищит только что-то над ухом. Может это будильник новый мама поставила? Такие — электронные — на днях завезли в наш универсам. И когда родители успели его купить? Да и старый работал исправно. Тикал, правда, громко, но я привык и не обращал уже на это внимания. А! Сегодня же суббота, и в школу идти не надо. Так почему меня тогда разбудили?

Ну ладно, всё равно спать уже не хочется. Пора открывать глаза. А почему так темно? Рано ещё? Никого не видно, только огоньки какие-то светятся. В глазах двоится чего-то. Огоньки эти бегают туда-сюда.

И голова начинает раскалываться и кружиться, как с похмелья. Правда, какое самочувствие при похмелье я не знаю, так как не напивался ещё до такого состояния. Просто, судя по ощущениям, очень похоже, да и выражение такое есть. Может на дискотеке набрался?

Да нет, пить, а точнее выпивать, я не люблю. Мне больше сладкое и безалкогольное нравится — ситро, например, или соки. И не было вчера ничего такого — дежурившие дружинники пристально следили за всей танцующей компанией. А пить как хочется! Губы все пересохли и язык, словно распух, и еле шевелится. Сейчас бы бутылочку тархунчика зелёненького и холодненького такого!

Родители мне, когда я подрос, всегда говорили: «Захочешь напиться, напейся дома. Но чтоб под забором не валялся». Судя по всему, валяюсь я не под забором, а на кровати. Но кровать явно не моя — жёсткая слишком. Моя явно помягче будет. И укрыт я только простынёй, а не своим одеялом.

И пахнет лекарствами. Я что — в больнице? Почему? Ничего не понимаю! А что это на руке? Ой, упало. Да что ж так громко заорало? И прямо в правое ухо. Что-то это мне напоминает. Кто-то уже кричал и именно в правое ухо. Или это во сне было? Голова и так болела нещадно, а тут прямо гвоздь в ухо засунули.

Шум какой-то — вроде выбежал кто-то и зовёт Марию Степановну. Кто это? Так мою бабушку звали. Вот — теперь вдвоём бегут. И кажется именно сюда. Точно. Дверь резко распахнулась, ударившись об стену, и в комнату ворвались две женщины.

Первой вбежала женщина постарше, высокого роста, в белом халате и с пучком тёмных, почти чёрных, волос на голове. Точно, судя по халату и его цвету, я лежу в больнице.

За спиной первой вбежавшей врачихи виднелась молодая девушка немного пониже, в каком-то непонятном зелёном брючном костюме, с медно-рыжими прямыми волосами до плеч. Кажется, такая причёска называется каре. А девушка очень привлекательная! Это всё, что я успел заметить и сообразить.

А потом эта, привлёкшая моё внимание, девчонка ударила рукой по стене, и комнату залило ярким ослепительным светом, бьющим с расположенного надо мной потолка.

Бедная моя голова. Она и до этого почти развалилась на кусочки от боли. А тут добавили прожекторами по глазам. Такое впечатление, что их просто выжгло. Я только прохрипел: «Блин!» (ну почти). И вырубился. Опять тишина, темнота и покой.

— Ой, что это с ним? — испуганно пропищала Люда, прижав руки к груди и замерев возле выключателей верхнего освещения реанимационной палаты.

— Похоже на болевой сенсорный шок от резкого увеличения светового потока. — проговорила Мария Степановна, подбегая к кровати с единственным пациентом своего отделения. — Аппаратура показывает остановку сердца. А нет, это провода оборваны.

— Я же только один светильник включила. — почти расплакалась медсестра.

— Некогда слёзки пускать. Потом займёшься этим. — жёстко оборвала женщина начинающуюся истерику молодой коллеги. — Включай теперь все остальные. Нет, подожди, я сейчас полотенце, сложенное, ему на глаза положу. Вот, теперь давай!

Палату залило светом ещё пяти потолочных светильников.

— Чёрт! Стетоскоп забыла. — пробормотала Мария Степановна, наклоняясь ухом к лицу лежащего человека и пытаясь нащупать пальцами пульс на его шее. — Зараза, он действительно не дышит. И пульс я не могу нащупать.

— Бегом ко мне! — прокричала женщина медсестре, по-прежнему стоящей возле двери. — Надевай ему лицевую маску и подсоединяй мешок Амбу44. Будешь делать искусственное дыхание. А я займусь компрессией грудной клетки.

Через две минуты реанимационных мероприятий и прослушивания груди Мария Степановна опустилась на соседнюю кровать, устало вытирая рукой вспотевший лоб:

— Всё, Люда, прекращай вентиляцию.

И, взглянув на побледневшую девушку, готовую упасть в обморок, добавила:

— Да нет — всё в порядке. Он уже сам дышит. И сердце бьётся.

Обнимая кинувшуюся к ней на грудь рыдающую медсестру и, гладя её по голове, как маленькую девочку женщина повторяла:

— Ну, всё, всё — заработал он, заработал. Успокойся. Хватит плакать. От меня ещё никто так просто не ушёл.

— Спасибо вам, Мария Степановна! Спасибо! Спасибо! Спасибо! — всё никак не могла успокоиться Люда.

— Ну, хватит уже! — встряхнув девушку за плечи, строго произнесла заведующая. — Давай, подключай нашего пациента к аппаратуре заново. Посмотрим, что у него там и как. И давай-ка я тебе помогу.

Женщины быстро, в четыре руки, справились с подсоединением медицинской техники. Проверив её показания, Мария Степановна снова дважды провела руками вдоль тела пациента, удовлетворительно кивнув головой.