«Наверное, я нахожусь под действием лекарственных препаратов. Или не полностью пришёл в себя, недаром же слабость ещё не прошла. А может это тот сенсорный шок, о котором говорила Мария Степановна.» — успокаивая себя такими рассуждениями, я посмотрел на вторую женщину, стоящую рядом со мной.

Увидеть я смог только верхнюю половину Марии Степановны — очень красивой женщины лет тридцати пяти на вид. Как и в прошлый раз на ней был белый халат. На груди, рядом с таким же белым прямоугольником, как у медсестры, висели трубки стетоскопа. Что написано на прямоугольнике у врача я тоже не смог прочитать, так как здесь мне мешал неудачный угол зрения. Руку с моего лба она убрала и держалась сейчас за ограждение кровати. Другая рука находилась в кармане халата. Рост из моего положения определить довольно сложно, но я вспомнил, что в прошлый раз она показалась мне выше медсестры Людмилы. Большие карие глаза на овальном лице, обрамлённом тёмными волосами, собранными в пучок, внимательно сканировали выражение моего лица.

— Мадам, вы настолько прекрасны, что у меня не хватает слов, чтобы восхититься вашей красотой! — А что, мне не тяжело, а женщине будет приятно. Тем более, что я не соврал, а сказал чистую правду. В таких делах врать у меня никогда не получалось. Не знаю, как, но девушки интуитивно определяли, когда я говорил не то, что думаю. А может, я просто не умею врать?

— Ох, Лиза, ты погляди, какой тут у нас ловелас малолетний оказался! — изумлённо проговорила целительница, но по улыбке было видно, что комплимент ей понравился. — Видишь, как старается завтрак заработать!

— Вот так с вами мужчинами и надо! — всё так же улыбаясь, продолжила Мария Степановна. — Ну, хорошо, за такой комплимент сама принесу тебе тарелку каши. И, между прочим, не мадам, а мадемуазель!

— Спасибо, мадемуазель Мария! Надеюсь, ложку к тарелке вы не забудете?

— Не переживай, голодный ты наш, не забуду. Как глаза — не беспокоят?

— Нет, кроме пустого желудка меня ничего не беспокоит.

— Ну, тогда я пошла на кухню, как и обещала. — Мария Степановна развернулась и направилась на выход из палаты.

Остановившись возле двери, она выключила все светильники:

— Хватит и дневного света. Присматривай за ним, Лиза. И сними до моего прихода контрольную кардиограмму.

— Хорошо, Мария Степановна, — кивнула головой медсестра, — и присмотрю, и сниму.

Взглянув на меня и снова улыбнувшись, заведующая вышла из палаты.

Оставшись за главную, медсестра Лиза, откинув с меня простыню, проворно смазала какой-то прозрачной жидкостью мои руки, ноги и грудь. Затем она прилепила на них с десяток присосок с проводами, идущими к прибору, стоящему на тумбочке рядом с кроватью. После нажатия нескольких кнопок из него полезла широкая бумажная полоса с тонкими ломаными линиями моей кардиограммы.

Пока девушка проводила манипуляции, я успел рассмотреть тот загадочный прямоугольник на её груди. Это оказалась информационная табличка, поясняющая, чья грудь под ней находится. Текст на ней гласил: «Пензенская областная клиническая больница. Отделение реанимации и интенсивной терапии. Кондрашова Елизавета Вячеславовна. Медицинская сестра-анестезистка».

Я нахожусь в Пензе? Как я оказался более чем за тысячу километров от дома один, да ещё и в больнице? В этом городе я бывал в детстве вместе с моим отцом. Он сам родом из села Чардым Лопатинского района Пензенской области. А в Пензе живёт папина сестра — тётя Света, и его армейский друг Николай. Мы когда-то заезжали к ним в гости по пути к папиной маме и моей бабушке Вале.

Интересно, а что написано на табличке Марии Степановны? Скорее всего, то же, кроме фамилии, имени, отчества и занимаемой должности. А что — очень удобное и полезное изобретение эти таблички, особенно для таких, как я. У нас как — приходишь в учреждение и не знаешь, как обратится к человеку, тот ли это человек, который тебе нужен, правильно ли ты услышал его фамилию, имя и отчество, так ли их запомнил? А тут просто опустил глаза на грудь и всё, что нужно прочитал. И грудью, если она женская, лишний раз полюбовался! Впрочем, в этом деле лишних разов не бывает.

— А кто такая анестезистка? — поинтересовался я у Кондрашовой Елизаветы Вячеславовны после изучения её таблички.

— Ты смог прочитать в этих очках? — удивилась девушка. — Анестезистка — это участвующая в проведении анестезии. Что такое анестезия знаешь?

— И как там мой мотор? — спросил я, после того, как медсестра рассмотрела мою кардиограмму, кивнув в ответ на её вопрос.

— На мой взгляд довольно неплохо для твоего случая. — ответила отошедшая девушка, усаживаясь на кресло сестринского поста, оставив открытой дверь палаты. Сложив ленту в несколько раз и положив её на свой стол, она начала что-то писать в большом журнале. — Но лучше уточнить у Марии Степановны. У неё опыта в сто раз больше, чем у меня.

— А какой у меня случай? — надо получить как можно больше сведений из разных источников. А Лиза и есть новый для меня источник информации.

— Тяжёлый! А ты что, совсем ничего не помнишь? — Спросила Лиза, прекратив писать и поворачиваясь ко мне вместе с высоким кожаным на вид креслом. Классное кресло — я такое только в кино и видел.

Увидев покачивание моей головы, она продолжила:

— Точно мы и сами ничего не знаем. Предполагаем, что в тебя ударила молния во время недавней ночной грозы. Ух, какая была тогда гроза! А Мария Степановна тебя дважды возвращала с того света. Причём первый раз даже у неё это получилось только с третей попытки. А потом ты больше недели находился в коме.

— Ох…фигеть! — вырвалось у меня.

— Полностью с тобой согласна! — немного покраснев, кивнула девушка. — Но сейчас у тебя всё стабилизировалось, и показатели функционирования организма приходят в норму.

— Ну, это радует.

«А ведь я действительно не помню и не понимаю, что со мной случилось тогда ночью возле моего дома! — почему-то эта мысль пришла ко мне только сейчас. — Что же тогда произошло?»

Закрыв глаза, я попытался порыться в своей памяти. Помню, как задремал на скамейке возле подъезда после возвращения с дискотеки. Затем была яркая белая вспышка, похожая на свет от дуги электросварки, что ослепила меня даже сквозь закрытые веки. Затем удар по голове. И всё — очнулся я уже здесь. В голове всплыли воспоминания о нахмурившемся небе над городом и сверкании молний над электростанцией. Может в меня действительно ударила молния, когда я задремал? Но всё равно непонятно, как я переместился на тысячу с лишним километров от дома?

Мои размышления прервал звук открываемой двери. Посмотрев в ту сторону, я увидел входящую Марию Степановну, которая в одной руке держала тарелку с ложкой, а в другой — стакан с чем-то белым, похожим на молоко:

— А вот и я! Как и обещала, несу нашему пациенту честно заработанную манную кашку и стаканчик молочка.

Запах свежей, только что сваренной на молоке, манной каши я унюхал ещё до того, как Мария Степановна закончила говорить свою фразу. Не понимаю, почему манная каша мало кому нравится? Очень вкусное блюдо! И ел я её всегда с большим удовольствием: и когда мама готовила, и когда её давали в нашей школьной столовой, да и в детском саду тоже.

Впрочем, вкус у меня, наверное, такой — специфический, как говорил Аркадий Райкин. Многие мои друзья и одноклассники терпеть не могут манную кашу, кипячёное молоко (особенно с пенкой), кабачковую икру, да и вообще общепитовские блюда. А мне всё нравится. Ну, почти. Я не «перевариваю» блюда из кабака. Нет, это не тот кабак, в котором водку пьянствуют. Это тыква так называется на Украине. Вот не нравится мне её вкус и всё тут. Какая-то индивидуальная непереносимость этого овоща у меня. А вот мама моя его очень уважает.

Ну, как говорится, на вкус и цвет — товарища нет, что тут же подтвердил мой желудок, издавая совсем уж неприличные звуки.

Улыбающаяся Мария Степановна, тем временем, успела просмотреть мою кардиограмму и расположиться на стульчике рядом с моей кроватью. Придерживая одной рукой тарелку, стоящую у неё на коленях, другой она протягивала ложку ароматной, парящей лёгким дымком, манной каши: