— Так вы и жили целый год?

— Даже дольше.

— Значит, это была настоящая любовь?

— Сам не знаю.

Этот ответ меня расстраивает.

Он принадлежал к среде, где мало говорят о любви и страсти. Просто — “влечение”. У него было большое влечение к мадам Бордо, а она его обожала, в этом нет сомнения.

— Она рассказывала тебе о своем муже?

— Редко.

— А если это случалось, то что она говорила?

Он качает головой.

— Ну, что он был немного педе… что он давно ее не любит. Они не были супругами уже несколько лет.

Храп Берюрье становится откровенно нахальным. Я набираю стакан воды и плещу ему в физиономию. Толстяк вздрагивает, просыпается и испуганно озирается по сторонам.

— Шлюпки! Все по шлюпкам! — кричит он, но тут к нему возвращается сознание. — Мне приснилось, будто наше судно тонет, — его взгляд натыкается на Роберта Песона, и он спрашивает. — Этот мек сказал что-нибудь толковое?

— Послушай сам.

— Я моту курить? — спрашивает Песон.

Глазами указываю ему на пачку сигарет на комоде.

— А в последнее время отношения между вами не изменились? — спрашиваю его.

— Нет, а почему бы?

— Она не была чем-нибудь недовольна?

— Нет, ее заботило путешествие. Ей очень не хотелось со мной разлучаться, но поездка была предусмотрена давно.

— Ну и как же?

— Она уехала восемь дней тому назад. Попрощалась и уехала. Я был вне себя. Вы уже знаете, что мы каждый день встречались. И вдруг на следующее утро, выходя из дома, я натыкаюсь на Валерию, которая ждала меня за рулем машины! Мы бросились в объятия друг к другу — видит Бог, как мы были счастливы!” Я даже на работу не пошел. Оказывается, она вышла из самолета при первой же возможности и прилетела обратно. Она придумала переодеть меня девицей и забрать с собой. Я не соглашался, но она так просила и настаивала, что я, скрепя сердце, согласился. Мне особенно понравилось путешествовать на самолете, до этого я никогда не летал.

— А бумаги?

— Я взял документы своей замужней сестры. Она пользуется ими только для голосования.

— А те дай, что вы были в Париже, где она жила?

— Валерия? В гостинице.

— В какой?

— “Людовик IX” на улице Сен-Луи.

— Вы уехали позавчера?

— Да. Это было непросто, особенно, в туфлях на каблуках. Впрочем, ведь вы тоже…

— Будь вежлив и благоразумен, с нами не равняйся, — предупредил его Берю.

— Почему? Вы педики?

Пятерня Берю, опустившаяся на физиономию Песона, прерывает его жалкие потуги на остроумие. Щека парня на глазах вспухает, словно парус на ветру.

— Я же тебе говорил, неряха! Будь вежлив и благоразумен! — строго заявляет Берю. — По характеру работы нам приходится переодеваться, чтобы нас никто не заподозрил.

Песон не возражает. Со слезами на глазах он растирает щеку.

Я продолжаю:

— Вчера вечером, когда вы ложились спать, кто-нибудь сюда заходил?

— Нет.

— Вы что-нибудь пили?

— Скотч. Это фантазия Вавы. Пила она мало, но перед сном — обязательно.

— Из этой бутылки? — я указываю на столик у кровати.

— Да.

Я поднимаю бутылку и нюхаю. Затем выливаю капельку на ладонь и осторожно ее слизываю. — Ну, как? — нервничает Берю.

— Жалко, что нет Матье. Но все равно, какой-то посторонний привкус есть. Спрячь бутылку, анализ произведем потом.

Маленький лысячок больше не улыбается. Он в отчаянии хватается за голову.

— Что скажет ее муж, когда узнает обо всем этом?! — вздыхает он. Он думает уже о будущем.

— Ага! Ты разве не знаешь, что он умер? — спрашиваю я без обиняков, стараясь прочитать реакцию на его лице.

Его брови ползут вверх, глаза округляются.

— Умер?

Он как будто не понимает, не может осознать мое сообщение.

— Умер.

— Что делать, такова жизнь! — подтверждает философ Берюрье.

Камионетка [3], видимо сошла с экрана фильма, снятого по мотивам произведений Стейнбека, ее водитель — тоже. И машина, и ее хозяин, вероятно, не моложе шестидесяти — оба помяты и производят невероятный шум во время езды.

Дорогой служит простая колея, проложенная по пустынной долине. Напрашивается вопрос: почему старик ведет машину по глубокой колее, из-за чего нас бросает в разные стороны, как лодку во время бури, если проще, проехав лишних пять километров, выбраться пусть не на прекрасный, зато вполне терпимый грейдер?

— Чертовщина! Мы отобьем себе задницы-. — скулит Берю. — Спроси его, скоро ли приедем?

Я задаю вопрос водителю. Он что-то бормочет себе под нос, смысла я не улавливаю. Переспрашивать бесполезно — такие типы не повторяют сказанного.

— Ну что? — с надеждой глядит на меня Берю.

— Уже недалеко, — говорю я, чтобы его подбодрить.

— Большое удовольствие — трястись на этом катафалке, черт возьми! И что ты рассчитываешь там узнать?

— Может быть, и ничего, а может быть, и все.

— И ради таких забав ты мучаешь себя и меня? — он снова начинает стонать и жаловаться. Наш конечный пункт — ферма “Ред Окс”.

— Вот увидишь, там все закрыто: и ставни, и двери, и окна! И потом, зачем нам это нужно? Объяснил бы поподробнее.

Его ворчание похоже на жужжание огромного потревоженного шмеля и отзывается в моей душе неприятным осадком.

Я отвечаю ему с единственной целью — чтобы отстал от меня и не мешал думать. Кроме того, версия, высказанная вслух, выглядит выпуклее и нагляднее.

— Первый этап — Кристиан Бордо, его окружение и проблемы, связанные с ним. Второй — Валерия и ее личная жизнь. Третий — Флипы, прибывшие из Небраски только для того, чтобы их убил Бордо. Зачем? Почему? Задача очень сложная, потому что все умерли: муж, жена, псевдоубийцы. Тысяча чертей, как разобраться в этой каше? С чем сравнить все это? На кого валить эти убийства? Вот это надо понять, чтобы распутать такой кровавый клубок.

“Его Величество” громко откашливается и сплевывает на дорогу с такой силой, что сопля летит не в сторону, а по ходу движения машины, и цепляется к фетровому борту шляпы шофера, придавая ей вид бравой бретонской шапки.

— Прежде, чем ответить, мек, позволю себе заметить, что есть и четвертый этап.

— Даже так?

— Ты забыл установщиков телефона, которые, возможно, не входили в банду, а действовали самостоятельно.

— Нет, я их не забываю.

— Значит, ты сбрасываешь их со счетов?

Так как я обдумываю ответ, мистер Берю продолжает:

— Если бы они были заодно с американцами, тогда почему совали бомбу в тюфяк и пиан — в лекарство?

Внезапно он замолкает, будто ему сунули в рот хорошую простыню вместо кляпа.

Через некоторое время он вновь начинает говорить, но уже неуверенно:

— Если эти американцы в самом деле — фермеры, то что им понадобилось во Франции?

Я тороплюсь воспользоваться его растерянностью, чтобы быстро вставить:

— Вот поэтому мне и нужно посмотреть все самому на месте, не доверяя никаким докладам и запискам.

Недовольный Берю дуется, съеживается и забирается в угол. Себе он, вероятно, становится незаметным, но перед моими глазами — гора мяса и жира.

Старик, который везет нас, неожиданно затягивает куплет из какого-то вестерна и тем усиливает мое впечатление, что сам является персонажем какого-то фильма.

Мы катим вдоль необозримых пастбищ, которые в Америке составляют большую часть территории. Всюду бродят стада животных — десятки, сотни тысяч голов.

Тут и там попадаются ковбои — на джипах, в бархатных драных штанах. Вместо широкополых шляп — каскетки с большими козырьками, вероятно, позаимствованными у французских кепи.

Навстречу нам проезжает грузовик, в кузове которого жалобно мычат быки.

— Подъезжаем, — заявляет старик. Плевок Берю так и висит на полях его шляпы.

— Ферма “Ред Окс”.

Она больше походит на военный лагерь, или даже — на декорацию, прикрывающую атомный завод. Кое-где видны сельскохозяйственные машины, напоминающие красных и желтых динозавров.