Быстро вычистил ил со дна и просеял весь донный песок.
На Пионерском пляже, где намечалось купание, я быстро снес всю растительность, выросшую на месте пляжа и просеял весь песок. Воду в реке я нагрел до 20 градусов.
Далее по всему берегу извел бурьян, другие сорняки и вырастил новую ровную зеленую травку с полевыми цветочками (за цветами пришлось смотаться в XIV век!).
Потом засыпал подрытое основание Лысой Горы и на месте некогда срубленных елок вырастил новые.
В лесу пришлось повозиться с бутылками и ржавыми банками. Но больше всего мне досталось неприятностей от того сорняка, который некогда посеяли на совхозных полях на корм скоту, что было сделано явно с ведома ЦРУ или гитлеровской разведки!
Сеяли его всего один год, так как только он взошел, масса людей получила ожоги от его ядовитого сока, особенно дети, которые делали из него плевательные трубки.
Сеять его запретили, но он успел расползтись по лесам и лугам. А вообще лес сохранился хорошо, так как был слишком могуч и велик.
Всю работу мне удалось закончить к тому времени, когда мы подъехали к мосту через Лопасню. Съезда там с шоссе не было, но моя машина, как вы уже догадались, основательно отличавшаяся от серийного «Вольво», при помощи гравитационной подушки плавно съехала на берег реки и подкатила к роднику.
Родник тот был уникален.
В тех местах проходил небольшой геологический разлом, и оба берега поймы реки были очень крутые, так что родник питался глубинными грунтовыми водами, в которые вода попадала не из ближайших полей, отравленных химией, а из глубины Мелиховского леса, бывшего в ширину не менее семи километров.
На вкус вода в роднике была неповторима и совершенно волшебна!
Остановив машину, я обернулся и, соединив сознание второго и первого интеллекта, хотел было уже предложить Мурзику освободить помещение и выйти на лоно природы, но был поражен, с какой детской непосредственностью она играет с ДВ.
– Мурзик! И тебе не стыдно подглядывать? – спросил я, видя на экране безобразную сцену обмена сомнительного качества прелестей заезжей гастролерши на советские рубли, заработанные не совсем трудовым способом местным аборигеном.
Мурзик захихикала и пропищала:
– Я, вот, смотрю и никак не пойму, как это людям не противно! Я бы ни за какие деньги с этой волосатой обезьяной и рядом не села бы!
– А я другое не пойму: чего этот бедный Гиви нашел в этой крокодилице? А с другой стороны, при отсутствии отдыхающих ввиду военных действий ему ничего не остается, как хвататься за первую попавшуюся клешню!
Тут Мурзилку посетила какая-то интересная мысль и она, сморщив свой лобик и криво ухмыльнувшись, спросила у меня:
– И давно у тебя эта штука? – кивнула она на экран ДВ и потрясла в руке пульт управления.
– Давно, – ответил я, не понимая куда она клонит.
– Значит ты так же подсматривал за мной?
– А что, было за чем подсматривать?
Мурзик от досады аж зашипела:
– Конечно же, нет! Но ты мне ответь: подсматривал?!
Я почесал затылок и произнес:
– К сожалению, я как-то упустил из виду такую возможность, но ты знаешь, в этом что-то есть!
– Гнус! Только попробуй!
– А чего ты испугалась? Или же тебе есть что скрывать от меня?
– Конечно же нет! То есть да! То есть нет, и вообще не фига! – окончательно запутавшись, Мурзик окабанела и от бессилия перед моей злой волей начала драться.
Я немного от этого побалдел (но всего хорошего понемногу) и ненавязчиво так вытолкнул ее из машины.
Когда мы вышли из нее, Мурзик с удивлением уставилась на меня: у меня пропал живот!
И вообще я полностью преобразился и стал похож на Арнольда (телом, конечно, а не лицом!).
Мурзилка остолбенела!
Я же крутился перед ней и, похлопав себя по похудевшему животу, извиняясь, произнес:
– Ты ведь так хотела, чтобы я похудел, вот я и поднатужился!
Описывать выражение лица моей Мурзилки не имеет смысла. Представьте себе молоденькую, романтического склада девушку, которая, наконец, встретила своего долгожданного «принца».
Итак, Мурзилка стала окончательно и бесповоротно принадлежать мне! (Точнее ее душа теперь принадлежала мне безраздельно, а почти все остальное, за исключением губ, я раньше умудрился заполучить самым воровским способом!).
Началась идиллия!
Мы взялись за руки и, влюбленно глядя в глаза друг другу, пошли бродить по лугам и лесам, мной возрожденным из небытия родной земли (в данном случае особенно родной именно мне!).
Воздух опьянял, солнце ласково грело (я поработал локально и с погодой), птицы щебетали (я их вернул с полпути на юг, пообещав сверхплановую весну), кузнечики стрекотали, Мурзик топил свое лицо в огромном букете полевых цветов, а моя машина, включив невидимость, следовала за нами на высоте двух метров от поверхности земли.
Взобравшись на вершину Лысой Горы, мы уселись на траве под моей любимой седальной сосной, на удобных ветках которой я в детстве регулярно сидел и читал свои первые книжки.
Мурзик доверчиво прижался ко мне и, по-моему, вовсю тащилась.
На меня тоже нахлынуло (хотя меня практически невозможно вывести из душевного равновесия и тем более чем-либо удивить, ведь я видел такое!..) и я прослезившись начал декламировать свои корявые юношеские стихи, посвященные именно этим местам:
Мурзилка, расчувствовавшись в порыве страсти наградила меня бесконечно жарким поцелуем, что явилось заключительным актом ее безоговорочной капитуляции!
Наше дело правое, мы победили!
Далее последовала обязательная программа воскресного, в данном случае – субботнего, уик-энда: завтрак, купание, беготня, кувыркание, песен орание.
Сидя в воде верхом на мне, Мурзик горланила:
– «Врагу не сдается наш гордый Варяг!..»
И так до самого вечера!
Вечер я организовал теплый и безветренный.
Вдоволь набесившись, Мурзик, привалившись ко мне, томно мурлыкала, в ожидании естественного завершения этого изумительного дня.
И вот тут я начал делать не то, что хотелось Мурзику (Это можно было, конечно, проделать, но к чему повторяться, если можно развлечься более содержательно!), а то, что хотелось мне!
