Дворецкий Паркер недавно приготовил завтрак, но никто из них не смог проглотить ни кусочка, а Шейн без остановки курил с тех пор, как переступил порог комнаты.

Брайан О'Нил, проводив врача, вернулся и сразу же поспешил к Шейну. Он положил руку сыну на плечо и сказал с оптимизмом в голосе:

– Ты ошибся, Шейн. Харви сказал, что у Полы определенно нет ступора. Я спросил его по твоей просьбе. Она, конечно, в шоке, это всем ясно, но Харви полагает, что она придет в себя уже сегодня, по крайней мере, завтра.

Шейн посмотрел на отца и кивнул:

– Боже, надеюсь, что так оно и есть. Я не могу видеть ее страданий. Если бы только она могла поговорить со мной, сказать хоть что-нибудь.

– Скажет, Шейн, и очень скоро, – ответил Брайан, ласково пожимая ему плечо. Со вздохом он опустился в кресло и продолжил:

– Такие катастрофы убийственны, и неожиданную смерть, неожиданную потерю переносить всегда тяжелее, помимо всего прочего, именно из-за внезапности.

– Если бы я только знал, как ей помочь, – воскликнул Шейн. – Но я в растерянности. Я никак не мог достучаться до нее, добиться от нее хоть какой-то реакции, и все же я знаю, что она безумно страдает. Я должен найти способ, как облегчить ее горе и отчаяние.

– Если кто-то и может ей помочь, так это ты, Шейн, – заметила Миранда. – Ты – самый близкий для нее человек, и, возможно, когда сегодня вечером ты вернешься, она уже выйдет из шока, как обещал Харви. Тогда она поговорит с тобой. Я уверена. Ты сможешь утешить ее, убедить, что она не одинока, что у нее есть ты.

Шейн в недоумении уставился на сестру:

– Что ты имеешь в виду, говоря «когда ты сегодня вернешься»? Я от нее не отойду. Я останусь здесь до тех пор, пока она не очнется от лекарств… я не позволю ей проснуться одной.

– А я останусь с тобой, – объявила Миранда. – Я не позволю тебе находиться одному.

Брайану, молча слушавшему разговор своих детей, внезапно открылось многое из того, что ускользнуло от его внимания за последний год. Он медленно произнес:

– Шейн, я не знал… не отдавал себе отчета, что ты любишь Полу, причем так глубоко и беззаветно.

– Люблю ее, – повторил Шейн почти удивленно, растерянно глядя на отца. – Папа, в ней заключена вся моя жизнь.

– Да, – ответил Брайан. – Да, я понимаю теперь, увидев тебя. Она поправится, уж поверь мне, обязательно поправится. В трудные моменты в людях открывается огромная внутренняя сила, и Пола не исключение. Более того, она сильнее многих – одна из самых сильных женщин, кого я знаю. В ней многое от Эммы. О да, в конечном итоге она оправится. Со временем все образуется.

Шейн бросил на него печальный взгляд, в котором отражалась вся мучившая его боль.

– Нет, – отозвался он убитым голосом. – Ты ошибаешься, папа. Глубоко ошибаешься.

Суровая зима осталась позади.

Наступила весна, одев в чудесную свежую зелень сады Пеннистоун-Ройял. А затем не успела она оглянуться, как уже и лето наполнило воздух густым ароматом цветов, расцветающих под теплыми лучами солнца и небесами, голубыми, как лепестки вероники, и светящимися великолепным сиянием севера.

Она теперь осталась одна. Абсолютно одна, если не считать ее детей. Лорн и Тесса заполняли все ее время, и она черпала радость и утешение в их смехе, их веселье и детских радостях.

Ей удалось наконец взять под контроль горе, едва не уничтожившее ее в конце января.

Пола глубоко заглянула в свою душу и обнаружила в себе огромные запасы терпения и силы, которые помогли ей в пору тревоги, боли и беды. Впрочем, ей ведь не оставалось выбора. Слишком многие люди зависели от нее.

Ее мать и Александр вернулись из Шамони разбитые и раздавленные горем. Интуитивно они обратились к ней за утешением и поддержкой в надежде, что ее бесконечная сила духа поможет им пережить мрачное время похорон и пустоту последующих недель. Постепенно, по мере того как уходило потрясение и жизнь вступала в свои права, они все горячее оплакивали погибших. Детям тоже требовалась надежная защита, ее любовь, преданность и все ее внимание, особенно теперь, когда они лишились отца.

И наконец, следовало крепко держать в руках ее огромную империю, постоянно прокладывать ей путь. Пола всю свою энергию посвятила делу, унаследованному от бабки. Она работала круглые сутки, дабы ему ничего не угрожало, и оно только расширялось и укреплялось. Пола научилась спасаться в работе от жизненных невзгод, как многими годами раньше поступала Эмма.

Но по мере того как отступало горе, в ней все больше росло чувство вины. Пола свыклась с болью, но именно сознание собственной вины не давало ей покоя теперь, после стольких месяцев, прошедших со дня трагедии, унесшей жизни ее близких. То было сложное чувство… ей казалось, что она виновата в том, что жива, когда на свете больше нет ее отца, Джима и Мэгги, в том, что они с Джимом расстались в состоянии враждебности в тот день, когда он уезжал в Шамони… и, самое ужасное – что она лежала в объятиях Шейна в тот самый миг, когда трое близких ей людей встретили свою трагическую и жестокую смерть.

Они задыхались под тысячетонной массой снега… а она предавалась любовным утехам с Шейном. Она знала, что это нелогично, но все равно винила себя в их смерти, чувствовала себя в ответе за случившееся. Умом Пола понимала, что она ни при чем, что нельзя давать волю подобным мыслям, но ее чувства отказывались подчиняться рассудку.

И она больше не хотела любви, ибо в ее сознании любовь ассоциировалась теперь со смертью. Сама мысль о сексе казалась ей отвратительной. Все чувства умерли в ней, она стала как физически, так и эмоционально холодной, не способной отдавать себя как женщина.

Постепенно Пола осознала, что ей нечего предложить Шейяу О'Нилу. Он слишком страстный, слишком темпераментный мужчина, чтобы довольствоваться малым, а поскольку она не могла заниматься любовью, то пришла к выводу, что их отношения обречены.

И она оттолкнула его. Пола знала, что разбивает ему сердце, и ненавидела себя за причиненную ему боль, но она убедила себя, что поступает так в его же интересах, что в конечном итоге так лучше для них обоих.

Весь февраль Шейн не отходил от нее, он всегда готов был предоставить в ее распоряжение всю свою любовь и дружбу. Чувствительный по натуре, он знал ее, как самого себя, он никогда ничего от нее не требовал. Шейн делил с ней печаль, боль и отчаяние, утешал ее. Да, он – сама доброта. Но после месяца, проведенного в Лондоне и Йоркшире, ему пришлось вновь браться за дела. И он улетел в Австралию, чтобы наблюдать за строительством нового отеля, купленного Блэки во время путешествия с Эммой.

Примерно в то же время Поле пришло в голову отправить свою мать в Сидней вместе с Филипом, который летел с Шейном на самолете О'Нилов. Сначала Дэзи заупрямилась. Она настаивала, что хочет остаться в Англии с Полой и близнецами, но Поле удалось убедить ее. В последний момент Дэзи в спешке побросала вещи в чемоданы и отправилась на противоположный конец земного шара в компании сына и Шейна. Дэзи до сих пор оставалась в Австралии. Она пыталась научиться жить без Дэвида. Вела дом Филипа, занималась делами Макгиллов. И Пола поняла, что ее мать излечивается от боли и вновь открывает для себя мир.

Но в апреле Шейн вернулся в Англию и опять навестил ее в Йоркшире. Снова, как всегда, он проявил понимание стоящей перед ней дилеммы. Он сказал, что все отлично видит: ей нужно время, чтобы привыкнуть к мысли о потере любимого отца и мужа, который, несмотря на возникшее отчуждение, все же являлся отцом ее детей.

– Я хотела только свободы, только развода. Я не желала ему зла, не думала о его смерти. Он умер таким молодым, – прошептала Пола в тот день, когда Шейн с Мирандой улетали в Нью-Йорк.

– Я знаю, любимая, знаю, – с невыразимой нежностью отозвался Шейн. – Если я тебе понадоблюсь – ты только позови. Я буду ждать тебя, Пола.

Но она не хотела, чтобы он ждал, ибо в глубине души знала, что никогда не будет готова для него. Она никогда не выйдет замуж за Шейна. Какая-то часть ее умерла, и она смирилась с мыслью, что ей предстоит жить ради детей, что она никогда не разделит ложе с мужчиной. Отныне это невозможно.