— Ладно, не ной. Спускай портфель.

Когда я вышел во двор, в воздухе уже качался портфель Клочика.

— Чего же ты на нитке спускаешь! — крикнул я. — Оборвется же!

— Не оборвется, — ответил Клочик. — Нитка суровая.

Когда портфель был на уровне второго этажа, дунул сильный порыв ветра, портфель потащило в сторону, нитка чиркнула о чей-то карниз, лопнула, и портфель, туго набитый Клочиковыми знаниями, не долетев метров трех до земли, повис на водосточной трубе.

— Вот же балда! — крикнул я. — Неужели не мог веревку найти или леску, что ли!

— Леш, да тут низко, — просяще закричал Клочик. — Мы ведь с тобой и повыше залезали. А?

Делать было нечего. Я снял пальто и полез на трубу. До портфеля я добрался довольно легко, но вот оторвать руку от трубы и снять его мне было почему-то боязно. Так я и висел как павиан на ржавой трубе, не зная, что делать. Клочик, видно, почувствовал мои сомнения и крикнул:

— Леха, ты головой, головой его спихивай! Пусть он падает.

Это была дельная мысль. Я продвинулся выше и боднул портфель головой. План удался. Портфель снялся с крюка и полетел вниз.

— Порядок! — крикнул Клочик.

Я спустился вниз. Портфель при падении раскрылся, и все тетрадки Клочика высыпались в грязную лужу. А когда я надевал пальто, то заметил, что правая штанина у меня порвана.

— Порядок, — повторил я и, собрав мокрые, грязные тетрадки Клочика, побежал в школу.

На второй урок я все-таки опоздал. Наверное, я произвел неплохой эффект, когда запыхавшись ввалился в класс, весь измазанный ржавчиной, с порванной штаниной и с двумя портфелями в руках.

— Вот, — сказал я и поставил портфель Клочика на стол учительницы. — Витя Клочиков.

Валентина Сергеевна схватилась за сердце:

— Боже, что с ним?!

— Да вы не волнуйтесь, пожалуйста. Все в порядке. Он жив. Только прийти не смог. Его Графиня на старый замок закрыла.

— Какая графиня, какой замок? Что ты несешь?!

— Ну, соседка его. Вот он свой портфель из окна и выбросил. То есть, не выбросил, а на веревочке спустил.

И я кое-как объяснил, что произошло. Без подробностей, конечно. Валентина Сергеевна успокоилась, села за стол и сухо сказала:

— Очень интересная история. Что ж, раз ты такой верный друг, то, пожалуйста, к доске. Будешь отвечать за двоих.

Но как можно собраться с мыслями после такого сумбурного утра?

После уроков, злой и голодный, я направился к Клочику. Дверь мне открыла Клавдия Александровна. «Уже смылся, паразит, — подумал я. — Я портфель его проклятый таскаю, двойки из-за него получаю, а он…»

— Здрасьте, Клавдия Александровна, — рявкнул я. — А Вити разве нет?

— Дома, дома. Заходи, голубчик. Мы как раз тебя поджидаем, — заговорила Графиня. — Я ужасно перед вами виновата. Это ж надо — запереть Виктора в квартире! Какая чудовищная рассеянность. Ну, ничего, я обязательно пойду в школу и все объясню вашим педагогам.

Говоря это, она провела меня на кухню, где я увидел такую картину: за столом, уставленным чашками, банками с вареньем, тарелками с вафлями и сухарями сидел Клочик. Физиономия у него была такая довольная и счастливая, что, казалось, он сразу поглупел на пять лет. Напротив от обалдевшего от счастья Клочика, ловко уплетая вишневое варенье, сидела Ленка Ворожева.

— Семеро с ложкой, один с сошкой! — сказал я, плюхнув портфель Клочика прямо ему под нос, чуть не опрокинув банку с вареньем.

— А, Леш, привет, — рассеянно ответил Клочик. Ну, конечно! Ему было не до меня!

— Садись, Алеша, садись, — засуетилась Клавдия Александровна. — Сейчас мы тебе — чайку. Варенье бери.

— Ленка, а ты чего не в школе? — спросил я. — Ну, этому трубадуру повезло — его заперли. А ты-то чего?

— А я болею, — вызывающе ответила Ленка, отправив в рот вишневую ягодку. — У меня ангина.

— А почему же ты с ангиной по улицам шастаешь?

— А у меня в легкой форме.

— Так ангина же заразная болезнь!

— Боишься — можешь уйти. Тебя никто не держит.

От такой наглости я даже дар речи потерял и только и смог, что посмотреть на Клочика. Но от него в тот момент проку было мало. Клочик сидел и млел, глядя Ленке в рот. Я уж и впрямь хотел уйти, но тут вмешалась Графиня. Она поставила передо мной чай и заговорила:

— Алеша, голубчик, я надеюсь, у тебя не было неприятностей? Я никак не могу успокоиться.

— Ничего, обошлось, — зло сказал я.

— И тебе не поставили нотабену?

— Чего, чего не поставили?!

— Ах, прости, голубчик! — Клавдия Александровна всплеснула руками. — В последнее время у меня ужасно работает голова. Сегодня я даже трамвай назвала конкой. А нотабена — это раньше так в гимназиях называли замечание.

— Нет, не поставили, — сказал я. — Два шара вот по русскому зарисовали.

— Прости, что зарисовали?

— Ну, двойку поставили.

— Какой ужас! Нет, я обязательно пойду к вашим педагогам и все-все объясню. Неужели в теперешних школах не понимают, что важны не баллы и не спряжения латинских глаголов, а важно…

— Нравственное воспитание, — вставил я. — Нет, они этого не понимают. Куда им. У меня даже есть подозрение, что они не знают, что такое Песталоцци.

— Кто такой, — поправила меня Графиня.

— Вот именно, — сказал я. — Да вы, Клавдия Александровна, не волнуйтесь. Перебьемся. Виктор меня на буксир возьмет. Вы его только почаще запирайте. Он тут романсы сочинять начнет. Из жизни трубадуров.

Но Клочик на мои иронические слова — ноль внимания. Он видел перед собой только Ворожеву. А Ленка вдруг повернулась ко мне и, глядя на меня своими глазищами, сказала:

— Мне кажется, Нечаев, что почаще запирать надо тебя. Уж больно ты злой.

Честное слово, если б Ленка не была девчонкой, я бы в тот момент встал и дал бы ей как следует!

А Клочик, видно, почувствовав мое настроение, вдруг встрепенулся и закричал:

— Идея! Гениальная идея! Сейчас я вас всех сфотографирую. Это будет исторический кадр!

— Прекрасная мысль, — подхватила Клавдия Александровна. — Вы не представляете, как я любила в молодости фотографироваться. Конечно, в то время это было целое событие. К нему готовились как к празднику. Но Виктор, что же ты заранее не предупредил? Я ведь совсем не подготовилась!

— Мне тоже нужно причесаться, — сказала Ленка и удалилась вместе с Графиней.

— Не забудь выщипать брови! — крикнул я ей вдогонку.

— Леха, ну чего ты все время к Ленке придираешься? — насупившись, сказал Клочик.

— Молчи уж, трубадур, — ответил я. — И вообще, я гляжу, любовь плохо подействовала на твои умственные способности. А лично я в духовой кружок записываться не пойду. Могу, конечно, с тобой сходить. Для моральной поддержки.

— Жаль, — вздохнул Клочик. — Я хотел вместе.

Странный все-таки человек. Другой бы радовался, что так легко от соперника отделался. А он жалеет. О чем?

Потом Клочик нас фотографировал, истратив, наверное, целую пленку. Клавдия Александровна страшно развеселилась, все время повторяя: «Ах, Виктор, я даже не подозревала, что ты такой замечательный фотограф!» «Замечательный фотограф» так вошел в раж, что свалился с табуретки, когда хотел найти неожиданный ракурс. На этом фотосъемки закончились. И тогда Клавдия Александровна сказала:

— А сейчас я вам кое-что покажу.

Она вынесла из комнаты большую толстую книгу в кожаном переплете, которая наподобие шкатулки запиралась двумя медными застежками.

Это наш семейный альбом.

Не знаю, как вам, а мне ужасно нравится смотреть семейные альбомы. Например, наш альбом я знаю наизусть. Есть там одна фотография, где моему папе одиннадцать лет. На голове у него большущая шапка-ушанка, одно ухо которой смешно оттопырено в сторону, а из расстегнутого пальто торчит книга под названием «Родная речь». Когда я гляжу на эту фотографию, мне все время кажется, что сейчас папа сдернет с головы шапку и запыхавшись скажет: «Леха, дай русский скатать». И я бы ему обязательно дал. Если бы сам сделал.