Я понял, что безумная любовь требует безумных идей и что спорить с трубадуром бесполезно.

В ателье было совершенно пусто. Лишь за столом дремал старичок приемщик, а из глубины помещения доносились вопли какого-то малыша.

Когда мы подошли к столу, старичок пробудился и взял ручку:

— На документы? На паспорт? Или художественный портрет желаете заказать? Можем даже на тарелочках.

— Нет-нет, мы не фотографироваться, — сказал Клочик. — Мы бы хотели поговорить с фотографом. У нас к нему дело. Личное.

Старичок сразу потерял к нам интерес.

— Пройдите по коридору и подождите, пока мастер освободится, — сказал он, зевнул и снова закрыл глаза.

Мы пошли по узкому коридорчику и подошли к проему, завешанному тяжелыми шторами. Из-за штор неслись отчаянные крики малыша. Мы заглянули. В ярко освещенной комнате, на площадке, огороженной маленькими деревянными перильцами, стоял белобрысый карапуз и отчаянно ревел. Рядом суетилась его мама, безуспешно пытаясь сунуть в руку малышу огромный разноцветный мяч. Напротив стоял высокий бородатый фотограф, с длинными растрепанными волосами, чем-то похожий на постаревшего д’Артаньяна.

— Мамаша, да успокойте же вы наконец ребенка! — кричал он, хватая себя за волосы. — У меня уже сил нет!

— Ах, товарищ фотограф, ради бога, простите, — отвечала женщина. — Он у нас почему-то ужасно боится брюнетов. Особенно бородатых. Вы знаете, в нашей семье все блондины.

— Что же, побриться прикажете?! Волосы выкрасить? Мальчик, да замолчи ты хоть на секунду! Посмотри в эту дырочку. Сейчас оттуда птичка вылетит. — И фотограф замахал своими длинными руками, изображая, наверное, как вылетит птичка.

Малыш закричал с удвоенной силой.

Мы с Клочиком потихоньку продвинулись в глубь комнаты. Заметив, что малыш нас видит, я скорчил рожу и подмигнул ему левым глазом. А Клочик показал ему «козу».

И до чего же удивительный народ эти маленькие! Не успела еще последняя пара слез скатиться с толстых щек малыша, а он уже не кричал. Будто кто-то нажал кнопку и выключил звук. Тогда Клочик показал ему язык, а я подмигнул правым глазом.

И малыш вдруг потешно засмеялся, сразу позабыв, что он боится бородатых брюнетов.

— Великолепно! — закричал фотограф и бросился к аппарату.

Через минуту он сердечно тряс наши руки, приговаривая:

— Вы спасли меня от инфаркта! Честное слово, эти дети когда-нибудь сведут меня в могилу.

— Пустяки, — отвечал Клочик, довольный, что все началось так удачно.

— Нет, нет, это не пустяки. Инфаркт — это очень серьезно. И потому я решил вас отблагодарить. Я сделаю ваши портреты на блюде. «Групповой портрет двух друзей на блюде». Гениально!

— На блюде? — удивленно переспросил Клочик.

— Да, да, именно на блюде! Впрочем, можно и на тарелочках. Так что прошу садиться. Под лучи, так сказать, юпитеров.

— Нет, спасибо, — сказал Клочик. — Мы к вам совсем по другому делу.

— Жаль, — сказал фотограф. — И что за народ такой недалекий пошел. Все кричат: старина, «ретро», гоняются за бронзовыми канделябрами, набивают плечи ватой и при этом совершенно забыли о старой доброй фотографии. Да что там блюдо — портрет обычный заказать не желают. Паспорт и пропуск — вот и вся палитра. А портрет на блюде — это же песня! Ренессанс!

— А мы к вам как раз насчет портрета, — нашелся Клочик. — Вот у вас на витрине фотографии висят…

— Ну, висят. Бездарная, скажу вам откровенно, работа. Но их выставили еще до того, как я сюда пришел. Надо заменить, да руки не доходят.

— Конечно, заменить! — радостно подхватил Клочик и достал из кармана Ленкину карточку. — У нас как раз есть отличный портрет. Вы его только увеличьте, ну и подретушируйте, если, конечно, нужно.

Фотограф мельком взглянул на карточку и обиженно отвернулся.

— Шутите. Тут и не видно ничего толком. Обычная любительская халтура.

— Как это, халтура? — оскорбился Клочик. — Да вы, пожалуйста, внимательно посмотрите. Все прекрасно видно! Даже чайник!

— Чайник, может, и видно, — сказал фотограф. — Но у нас же не магазин хозтоваров. Нет, нет, не выдумывайте. Давайте лучше я сделаю вас на блюде. Бесплатно. Поверьте моему слову, через год-два вам в очередь придется записываться, чтобы портрет на блюде заказать.

— Товарищ мастер, — занервничал Клочик. — Вы даже не представляете, какая это замечательная девочка! Отличница! В Греции два года жила!

— Ну и что. Я тоже пять лет жил в Кирово-Чепецке. Но это не дает мне оснований вывешивать свой портрет на витрине.

— Значит, вам фотография не нравится? — угрюмо спросил Клочик.

— Не нравится.

— А если я вам ее живую приведу?

— Кого?

— Ну, девочку эту. Повесите вы тогда ее на витрину?

— Живую?

— Ну, зачем. Вы сами ее портрет сделаете.

— Не знаю, не знаю. Надо посмотреть.

— Отлично! — сказал Клочик. — Мы будем у вас через полчаса. Ждите.

Когда мы вышли из ателье, я сказал:

— Ты что, рехнулся, трубадур? Ты давай безумствуй, но меру знай. Неужели и вправду собираешься тащить сюда Ленку?

— Конечно, — ответил Клочик. — Да фотограф только ее увидит, сразу согласится.

— А если нет?

— Что нет?

— Если он не захочет Ленку на витрину вешать? Ох, Клочик, худо тебе будет! Да Ворожева тебя на пушечный выстрел не подпустит.

Но я понимал, что спорить с Клочиком было бесполезно. Да и вообще, разве можно разговаривать с человеком, у которого чувства.

Ленку мы увидели, когда она выходила из парадной своего дома.

Заметив нас, она сказала:

— Хорошо, что я вас встретила. Просто не знаю, что с дедушкой делать. Ни с кем не разговаривает, на улицу не выходит и даже газет не читает. Мучается, прямо ужас. А Клавдия Александровна как?

— Болеет она, — сказал Клочик. — Грипп у нее.

— Никакой это не грипп, — сказала Ленка. — Это у нее на нервной почве. Витя, надо что-то придумать. Нельзя же все так и оставить.

— Придумаем, — сказал Клочик. — Пошли быстро!

— Куда?

— Да тут недалеко. В фотоателье.

— Это еще зачем?

— У меня там фотограф знакомый работает, — сказал Клочик. — Увидел он у меня твою карточку и говорит: вот наконец то, что я искал. Ты, говорит, обязательно мне эту девочку приведи. Я сделаю ее портрет и повешу на витрину. А то, говорит, такая там любительская халтура висит — смотреть тошно.

— А ты не врешь? — подозрительно спросила Ленка.

— Вот еще. Что мне, делать больше нечего? Да ты вон у Лехи спроси.

— Все точно, — сказал я. — Он еще сначала на блюде хотел тебя сделать. А потом говорит: нет, говорит, такой портрет на витрине висеть должен.

— Но так сразу, — неуверенно сказала Ленка. — Мне же надо подготовиться…

— Ничего не надо, — сказал Клочик. — Главное — быть естественным. Пошли. Мастер ждет.

Через пять минут мы снова были в ателье.

К счастью, посетителей там не оказалось. Фотограф сидел в кресле и ел бутерброд с сыром.

— Вот и мы, — сказал Клочик. — Как договаривались.

Мастер поперхнулся и, отряхнув с бороды сырные крошки, пробурчал:

— Нет, дети все-таки сведут меня в могилу.

Потом он поставил стул на середину комнаты, усадил в него Ленку и включил прожектора. Походив вокруг и покачав головой, он сказал:

— Нет, не подойдет. Мало экспрессии.

— Как это мало! — взвился Клочик, еще не понимая, что он погиб. — Очень даже много!

— Не годится, — упрямо повторил фотограф, разглядывая Ленку будто рыбу в аквариуме. — Она, как бы это попроще сказать, слишком позитивна, ординарна. В лице не хватает ностальгического подтекста. Одним словом — нет загадки. Ну, вы вспомните хотя бы Мону Лизу — это же тайна! Мистерия! А тут… тут все ясно. Так что, друзья, давайте-ка я лучше сделаю вас троих на одном блюде. Совершенно бесплатно.