— На дно упал?

— Ну да. Лежу, глотаю слюну, чтобы ослабить боль в ушах, а наверху грохает удар за ударом, будто рыбу глушат. Потом вдруг сразу все стихло. На дне сумрачно, как в глубоком колодце. Прислушался к тишине и сам себе не поверил. В шлеме — ни звука. Воздух не поступает. Страшная догадка бросила меня на ноги. «Неужели, думаю, шланг перебит?» Хватаюсь за него руками, подбираю… Так и есть. Как топором перерублен. Берусь за сигнальный конец. И он перебит. «Вот это да. Что же теперь?» И вот стою на морском дне, а воздуху только что в шлеме. Долго не надышишь. «Если, думаю, наши ушли, то мне капут». И почему-то сразу вспомнилась вся моя жизнь. И как мальчишкой, расстегнув пальто и сделав из него парус, катался по звонкому льду, и как влетел в полынью, и как, уже парнем, стоял перед нравившейся мне девушкой с опущенными глазами, боясь на нее взглянуть… Вспомнилась мне и та далекая, затерявшаяся в сосновых смоленских лесах станция, Ьде отец, провожая меня в армию, смахнул рукавом с бороды слезу, сказал: «Ну держись, вояка!» Понимаете, все сразу вспомнилось. И я, хватая остатки воздуха, обливаясь потом, крикнул: «Держусь, батя, держусь!» Уже задыхаясь, нашел брошенный нож и перерезал стропы грузов. Они свалились с плеч, но не освободили меня, а падая на грунт, дернули за шланг и повалили в холодный ил. В глазах у меня потемнело, голова наполнилась звоном. Но все же я понял, что забыл обрезать шланговую подвязку, и готов был зубами перегрызть ее. Не знаю, сколько я возился еще на дне, но грузы наконец отпустили меня, и я, оторвавшись от грунта, полетел кверху. Соображал я уже плохо. Помню только, что вода йз темной стала светло-зеленой, потом в иллюминаторы ударил яркий свет… Больше я ничего не помню.

Очнулся уже в корабельном лазарете. Открыл глаза, а надо мной склонилось широкое рябоватое лицо Иноземцева и смуглое, с черными усиками, личико лекпома. «Братцы!» — вырвалось у меня. И я заплакал.

Растроганный собственным рассказом, мой попутчик замолк. Молчал и я. Мне было стыдно, что я, не зная о человеке ничего, уже готов был зачислить его в разряд тыловиков только потому, что на груди у него не было ни одной награды. А дорога, огибая стоявшую справа гору, спускалась все ниже и ниже. Слева тоже приближалась гора. Долина суживалась клином, и там, впереди, между гор уже показывались первые домики, первые развалины маленького приморского городка Балаклавы.

Уже подходя к бухте, я спросил у Сергеева:

— Значит, «Матка» ваша уцелела?

— А вот она,- показал он на большой военный корабль, стоявший поперек бухты.

— Винт я успел очистить, и она, развернувшись, так дала фашисту прикурить, что он пошел на дно.

— А кто же вас подобрал?

— Иноземцев. Он уже сам спускался ко мне на помощь, а тут и я вынырнул.

Море дышало спокойно, исподволь выкатывая на берег шумные волны. Небольшой, военного образца, катер, откланиваясь каждой волне, стоял на якоре. Июньское солнце висело над головами, и от его палящих лучей прятались в расщелины скал даже чайки. На катере отдыхали. Это был водолазный катер. Курсантам после обеда положен был отдых, и они прохлаждались под тентом, весело посмеиваясь над Пчелинцевым — рослым добродушным пареньком, встретившим во время очередного спуска морскую черепаху и принявшим ее за морское чудище. Он так испугался, что забыл о головном золотнике, не стравил вовремя лишний воздух и вылетел на поверхность, как пробка.

— Ну и дал стружку!

— Мамку не кричал?..- смеялись курсанты.

— Да будет вам, ребята, что навалились на человека? — сказал инструктор Золотов.- На морском дне и черта с рогами можно встретить… В нашем деле главное — спокойствие и выдержка. Начнешь под водой икру метать, пиши — пропал. Хотите, расскажу, как я однажды струхнул?

Курсанты зашумели. Еще бы! Кто откажется послушать бывалого водолаза!

— Хотим!

Золотов пересел поудобнее, обтер рукавом пухлые губы, посмотрел на притихших юнцов в матросских робах и начал со своей обычной неторопливостью.

— Во время войны я служил в отряде тральщиков. Работы хватало всем — и тральщикам и нам, водолазам. Фашисты мин не жалели, бросали с подводных и надводных кораблей, с самолетов. Мины были все больше магнитные, тралом их не зацепишь. Трудно, потому что лежат они на дне и всплывают только тогда, когда над ними проходит судно. Приходилось просто спускаться на грунт, разыскивать мины, как грибы в лесу.

Так вот, разыскивали мы однажды мину, которую по донесению нашей дозорной слунбы фашистский самолет сбросил в опасном для кораблей месте. Спустился я. Иду по грунту и всматриваюсь. А мимо меня то рыбина проскочит, то морской кот проплывет.

Долго ходил, потом вижу: лежит большой черный шар. Мина!

Подхожу, и вдруг из-за мины показались два круглых зеленых глаза. Горят, как фары автомобиля. Я остановился. Всматриваюсь и вижу в сумраке смутное очертание какого-то большого пузатого мешка с огромной головой. От головы во все стороны расползаются толстые змеевидные отростки метра по два длиной.

— Спрут! — выкрикнул Пчелинцев.

— Точно. Он! А ты знаешь, что такое спрут? — спросил вдруг Золотов и, не дожидаясь ответа, продолжал рассказ несколько изменившимся голосом.- Я вот когда-то читал: один спрут вышел ночью на берег, где стояли бочки с рыбой, ухватил бочонок своей щупальцей. Треск, и раздавил. Сторож испугался и кинулся звать народ, собака подбежала, но и пискнуть не успела. А то вот еще случай. Капитан парусного судна, застигнутый в пути безветрием, решил от нечего делать почистить снаружи свой корабль. Сделали из досок беседки, спустили на веревках за борт, и матросы принялись скребками наводить чистоту. Вдруг со дна моря поднялся огромный спрут и смахнул этих матросов в воду. По дороге третьего прихватил, стоявшего у борта. Но захватил вместе с вантами и стащить в море не смог. На крик сбежались матросы и топорами отрубили спруту щупальцу. Хищник скрылся в воде, но двоих матросов все же утащил. Вот, браток, что такое спрут,- сказал Золотов Пчелинцеву и вернулся к основному рассказу.- Так вот, значит, стою я около своего спрута и не знаю, что мне делать. А он неотрывно глядит на меня холодными зелеными глазищами и, чувствую, приковывает меня к себе, как удав кролика. Рука моя потянулась к ножу, но, как на грех, ножа на этот раз не оказалось.

— И как же вы?

— «Золотов, нашел или нет?» — спрашивают по телефону.- «Нашел,- говорю,- да не знаю, что делать».- «А что такое?» — «На спрута напоролся. Лапы метра по два. Сидит рядом с миной и так на меня глядит, что мороз по коже подирает». Наверху помолчали, потом слышу голос командира: «Золотов, стой, не шевелись. Слышишь? И на всякий случай держи побольше воздуха в костюме. Иду на помощь! Слышишь?» — «Ладно»,- говорю, а сам стою как прикованный. Вижу — спрут тронулся прямо на меня. Ползет, как танк, а я гляжу на него и холодею. Верное слово. Да и сами понимаете, что я мог сделать голыми руками? А этот огромный паук медленно переставляет свои извивающиеся, как змеи, щупальца, подползает ко мне все ближе, ближе. А глазищами так насквозь и пронизывает. Вот до него уже рукой подать. Вижу, туловище у него горбатое, покрытое слизью, как прибрежный камень-валун. Голова — перевернутый котел, и впереди торчит кривой, как у орла, клюв. Восемь ног, как восемь серо-зеленых удавов, вытягиваются, отсвечивают снизу белыми присосками.

Подобрался он ко мне так, что я и дышать перестал, остановился, ощупал меня глазами и приподнимается, чтобы схватить. Что мне делать? Уйти все равно не уйдешь, а выбрасываться наверх — глубина большая, да и поздно. И двинулся я на него.

— Ну? — упавшим голосом сказал Пчелинцев.

— Сам не знаю зачем, а двинулся. Шагнул и вижу — он испуганно замер. Я еще шагнул. Он качнулся, покраснел, как рак. Потом вдруг шарахнулся в сторону, выпустил какую-то чернильную жидкость и, часто работая щупальцами, уполз в темноту. Смотрю и глазам не верю. А вокруг меня становится все светлее и светлее. Справа подходит ко мне водолаз с ярким электрическим фонарем в руке.