– Что ты здесь делаешь, парень? – строго спросил его мужчина. – Ты слишком мал, чтобы разгуливать по ночам. Мы с тобой, случайно, не знакомы? Ты не местный? Как твоя фамилия?

Стиснув челюсти, Робин не произнес ни слова. Ему, конечно, было известно, что плененный противником офицер обязан назвать свое имя, звание и номер части, но в данном случае он был взят с поличным во время исполнения секретной миссии и условия конвенции на это не распространялись.

Так же молча он повиновался человеку с золотой звездой и дал посадить себя в машину. Через десять минут они уже находились в офисе. Какая-то женщина предложила Робину чашку горячего шоколада, пока два помощника шерифа беззастенчиво его разглядывали. Последний взял рюкзак мальчика и, разложив перед собой его содержимое, приступил к изучению. Раскрыв голубую папку, шериф даже присвистнул от удивления. В следующую секунду он уже был у телефона и взволнованным голосом отдавал в трубку короткие приказания:

– Скиппи, немедленно свяжись с ФБР. Кажется, нашелся малыш Робин Пакхей, исчезнувший лет десять назад. Пошевеливайся.

Через три дня в одном забытом Богом уголке, где на заправочной станции до сих пор красовались эмблемы не существовавших со времен Великой депрессии нефтяных компаний, на затерявшейся среди полей ферме раздался громкий телефонный звонок. Это был край ржавых ветряных мельниц, вздымавших свои крылья над ветхими крышами домов, и нехоженых троп, каждой весной с пробуждением первых соков земли покрывавшихся буйной растительностью. Здесь животным никто не давал кличек, дабы не осквернить святое таинство крещения. В далекие времена, когда крупные земельные собственники додумались обносить свои владения колючей проволокой – истинным изобретением дьявола, посреди прерий разыгрывались смертельные бои. Многие мужчины, чьи тела были буквально изрешечены пулями, положили свои жизни за землю, которую наступившая вскоре страшная засуха обратила в облако красноватой пыли, переносимой по воле ветра с одного конца деревни на другой. Тогда индейцы обрушили дождь боевых стрел на бревенчатые дома. Фермы сжигались, женщин бесчестили или уводили в рабство, с уцелевших мужчин снимали скальп…

С тех пор прошло немало лет…

Телефон прозвенел в полной тишине. Его было слышно с другой стороны ведущей в деревню дороги, хотя ферма находилась от нее на значительном расстоянии.

Джудит Пакхей поспешила снять трубку. Пронзительные звуки могли разбудить ее отца, Джедеди, отдыхавшего после обеда на веранде. Тридцатитрехлетняя Джудит в ранней молодости была очень хорошенькой, из тех хрупких красавиц, кого время и суровый быт преждевременно превращают в старух. Утратившие прежний блеск волосы, перехваченные резинкой, доходили ей до лопаток; крупные, огрубевшие от постоянной работы руки вполне могли принадлежать дюжему мужчине. И все-таки красота словно медлила, не решаясь окончательно уйти с этого лица и свидетельствуя о живой прелести, которая отличала его лет пятнадцать назад. Джудит привыкла разговаривать почти не раскрывая рта: у нее не хватало двух передних зубов, а отец не разрешал вставить искусственные. По его мнению, такая пристальная забота о внешности для истинно верующего была недопустима.

Узнав голос шерифа, Джудит поморщилась. Блюститель закона на этот раз был краток: нашелся ее сын Робин…

Молчание в трубке вызвало у мужчины раздражение: помнит она, в конце концов, Робина, да или нет!

Мальчишку поймали три дня назад. Боб, шериф, заедет к ней через час с кое-какими бумагами и авиабилетом. Он расскажет ей, как добраться до аэропорта соседнего округа. Прилетев на место, Джудит встретится с людьми из ФБР… и заберет своего сына.

– Робин, – раздался изменившийся голос женщины, – вы уверены?

– Я знаю лишь то, что мне сказали парни из Федерального бюро. Сама во всем разберешься.

– Он… с ним все в порядке? – заикаясь на каждом слове, спросила Джудит.

– Физически – да. Кажется, он вполне здоров, – осторожно ответил ее собеседник.

– Что значит физически? Вы хотите сказать, что…

– Обсудишь это с федералами, – уклончиво заметил шериф, – они занимаются Робином. Возьми себя в руки. И нечего паниковать, тем более что прошло столько времени. Не забудь прихватить с собой все необходимое на случай, если тебе придется несколько дней прожить в гостинице. Не впадай в истерику, ведь ты знала, что в один прекрасный день это случится?

Джудит опустила голову.

– Да, – произнесла она.

Ее голос прозвучал так тихо, что вряд ли его расслышали на другом конце провода.

– До скорого, – попрощался шериф. – Держись. Джедеди я беру на себя.

Он положил трубку.

Джудит застыла перед колченогим комодом, на котором стоял телефон. Она с трудом перевела дыхание, казалось, сердце вот-вот выскочит из ее груди. «Словно рассыпалась куча яблок, – подумала женщина, не понимая, почему ей на ум пришел этот нелепый образ. – Огромная яблочная гора, с которой медленно, по одному, катятся вниз плоды. Бум, бум, бум…»

Ей было душно, захотелось поскорее выйти на воздух и вдохнуть полной грудью. Пошатываясь, Джудит направилась к веранде, на ходу вытирая руки о фартук. В ушах гудело, словно работал стерилизатор, установленный в большой кухне, где она варила варенье для продажи в продовольственные магазины и лавки окружной дороги, по которой толпы туристов двигались дальше на юг. Варенье являлось единственным источником дохода фермы, поскольку от земли не было никакого проку, а Джедеди, ее отец, категорически отказывался от любых удобрений.

«Нечего ловчить, – приговаривал он. – Если Господь не благословил плодородием эту землю, значит, мы не заслужили. Очисть душу, и земля начнет плодоносить. Всякая жатва – воздаяние. Бог дает нам понять, что прежде мы должны вспахать нашу совесть, убрать все камешки и сорняки, которые мешают всходам».

Но до наступления этого светлого дня нужно было как-то сводить концы с концами, и Джудит пришла в голову простая мысль пустить в дело плоды ежевики, заполонившей все вокруг. Вот где урожай всегда был щедрым! Возможности этих колючих плантаций казались неисчерпаемыми. На сей раз Джедеди не возражал. Идея собирательства ему нравилась главным образом тем, что невозможно было погрузить руку в покрытые шипами кусты и не пораниться. Однако когда Джудит попробовала дать детям перчатки, он воспротивился.

«Опять ловчишь! – ругался Джедеди. – Не можешь ты без этого, дочка. Вот отличительная черта женской души – всегда выбирать самый легкий путь».

Пришлось отказаться от перчаток, к огромной досаде троих ребятишек Джудит – Бонни, Понзо и Дораны. Бонни исполнилось семь лет, Понзо – шесть, а малышке Доране – всего пять. Брукс, их отец, планировал рождение детей с методичностью фанатика, надеясь утопить воспоминания о Робине в бесконечном потоке его братишек и сестренок. Джудит не сомневалась, что, если бы Брукс не погиб под трактором в результате несчастного случая, ей и дальше пришлось бы рожать каждый год. Он считал, что это единственный способ справиться с тем страшным отчаянием, в которое они погрузились после исчезновения первенца.

«Пионеры так и поступали, – каждый раз отвечал он, когда Джудит осмеливалась говорить, что они не настолько богаты, чтобы содержать многочисленное семейство. – Куча детей – вот оружие против голода, эпидемий, убийств. Даже если кто-нибудь из них умрет, всегда останутся двое-трое выживших для продолжения рода. И в наши дни у амишей и меннонитов[4] по двадцать детишек в семье, вот кто на верном пути!»

А однажды Брукс, когда был слегка под хмельком, зашел в своих рассуждениях еще дальше: «Когда детей много, к ним меньше привязываешься, а потом и вовсе начинаешь путать одного с другим, ясно тебе? Главная ошибка – единственное чадо. Его обожают, а это вредит всем. С целой армией ребят легче, потому что нет времени с ними возиться. Нельзя слишком к ним привязываться – вот главное, что я понял в жизни».