Вот и ребята в классе — они там совсем другие. Взять хоть Виолу Кертес — ведь сколько она ябедничала на Кати! А сейчас вот вермишель с творогом принесла. Правда, без шкварок, но все равно вкусно было. А зануда Немеш даже маску черта нарисовала. Ну, Персик, та всегда была ничего, но вот что случилось с этим противным Коняшкой? Вчера дотемна играл тут с Кати, даже свой красный автомобиль приволок. А Илдико достала книгу сказок и читала про какого-то оловянного солдатика, которого расплавили на огне и ничегошеньки от него не осталось, только маленькое оловянное сердечко. Оказывается, даже у игрушечного солдатика может быть сердце! Маленькое, оловянное, но все-таки сердце!

Она и не заметила, что у ее кровати стоит тетя Дёрди.

Когда она вошла, с каких пор наблюдает за ней — Кати не знала. Она опомнилась, только услышав голос тети Дёрди:

— Милый Чертик, я пришла в гости к Кати Лакатош. Вы не знаете, где она?

Кати смеялась до упаду. Она сорвала маску и обняла тетю Дёрди. Когда тетя Дёрди высвободилась — ей даже больно было, так крепко Кати обхватила ее за шею, — она открыла свою большую зеленую сумку, которую вечно оставляла то в учительской, то в классе, а потом подолгу искала, — и засунула туда руку.

«Постный сахар!» — догадалась Кати, сгорая от желания заглянуть в сумку.

Но тетя Дёрди вынула довольно большой, перевязанный шпагатом пакет. Сердце у Кати дрогнуло, потому что на пакете было написано: «Универмаг Корвина». Тетя Дёрди неторопливо развязала пакет. У Кати даже дух захватило: из пакета показалась чудесная-расчудесная ночная рубашка из розовой фланели, теплая, с узенькой голубой вышивкой вокруг ворота! Откуда узнала тетя Дёрди, что у Кати только и есть, что вот эта, одна-единственная, уже совсем рваная ночная рубашка? И когда тетя Лаки стирает ее, то дает ей на ночь свою старую голубую кофту…

Кати тут же и надела обновку, и тете Дёрди пришлось даже прикрикнуть на нее, чтобы утихомирилась, потому что Кати хотела во что бы то ни стало сбегать на кухню, принести скамеечку, стать на нее и посмотреться в зеркало.

Когда Кати более или менее успокоилась после пережитой радости, тетя Дёрди села возле кровати и сказала, как всегда поправив сперва очки:

— Тебя нам очень не хватает, Кати. Поправляйся скорей, тебя весь класс ждет.

На голубую вышивку новой рубашки упала слеза. Кати сердито стерла ее пальцем. «Раньше я не была такая рева, — сердито подумала она. — Ну и ждут, так с чего тут слезы лить? Для того только и ждут, чтобы снова ябедничать да насмехаться!»

— Видишь, ребята каждый день приходят, потому что полюбили тебя.

На голубой вышивке расплылась еще слеза.

— Ты больна, и они хотят помочь тебе. А как поправишься, нужно будет и тебе помочь классу.

«Это как же я им помогу?» — удивилась про себя Кати. А тетя Дёрди, словно угадав ее мысли, продолжала:

— Наш класс хочет иметь лучшую успеваемость за полгода. Если ты получишь плохие отметки, средняя оценка всего класса снизится, потому что ведь учитываются оценки всего класса вместе, а не по отдельности каждого.

«Ага, вот оно что значит — средняя успеваемость, про которую Феттер все уши протрещала!»

Больше они об этом не говорили.

Ночью Кати спала в своей обновке. Ей снилось, что они выиграли полугодовое соревнование по успеваемости, и происходило все в гимнастическом зале. Тетя Магда села за рояль, директор улыбался, тетя Дёрди кивала, а Кати так спела песню про Задунайщину, что все-все ей хлопали…

Тетя Лаки вынула из-под передника большой белый конверт. Письмо! Кати подлетела к ней вихрем, выхватила конверт, посмотрела, действительно ли оно адресовано ей, и наконец сунула под подушку, туда, где лежали еще остатки подаренного Шаньо сахара.

— Из Чабы письмо, — проговорила тетя Лаки, стоя неподвижно возле Катиной кровати, словно навеки приросла к этому месту.

— Знаю, — кивнула Кати.

Кати не удивилась, что тетя Лаки сразу узнала, откуда письмо, она всегда все знала, что происходит в доме и вокруг. Знала, например, что тетя Вермеш, уехавшая в прошлом году в Канаду, каждую неделю присылает своей дочке Йолике письма с разноцветной каемкой и в этих письмах все время спрашивает только одно: как и что ей сделать, чтобы вернуться, и может ли Йолика добиться, чтобы ей вернули пенсию и венгерское гражданство. Сейчас у нее нет никакого гражданства, а у кого нет гражданства, нет и родины.

Но откуда сама Кати знала, что письмо из Чабы? Да просто не могло быть иначе, потому что Кати ждала оттуда письмо.

Тетя Лаки все стояла как пригвожденная. Она то вынимала руки из кармана своего фартука, то прятала их обратно, явно нервничая: что могут писать этой девочке? Она ждала, когда Кати вскроет письмо.

Ну что ж, пусть себе подождет. У Кати был такой вид, словно она вообще никогда в жизни не получала никакого письма.

Утро прошло быстрей, чем обычно. Доктор Шош разрешил ей сегодня встать и даже сказал, что больше не зайдет, пусть Кати сама подымется к нему после обеда. Кати сгорала от нетерпения. Но не только чтобы увидеть, как перекосится тетя Аннуш, узнав, что Кати пришла к ним, и притом по личному приглашению самого доктора, — Кати хотелось увидеть лису.

Это произошло осенью, когда стояли еще теплые, погожие дни. Тетя Аннуш затеяла, очевидно, генеральную уборку, так как Шоши пригласили даже какую-то чужую женщину вымыть и натереть полы. Это совершенно вывело из себя тетю Лаки, которая твердила, что прекрасно могла бы все сделать сама, если бы Аннуш только воды ей натаскала… Одним словом, из квартиры все вынесли в коридор. И вдруг на маленьком ночном столике появилась лиса. Она уткнулась носом в перила и устремила свои блестящие глазки вниз, во двор. Кати уже несколько раз видела лису, когда они с Надьхаю ходили в лес собирать грибы, — дважды зверек промчался совсем близко. А дядя Добо приволок однажды дохлую лису; он нес ее, перекинув через плечо, но хвост все равно мел землю. Словом, сомневаться не приходилось: это была лиса. Кати смотрела вверх не отрываясь. Она уже чувствовала, что не устоит и, как ни запрещала ей строго-настрого тетя Аннуш, все-таки взбежит на третий этаж посмотреть на лису вблизи. Да и как тут устоишь? Лиса ведь!

Но не успела Кати пробежать один пролет, как они встретились. К сожалению, не с лисой, а с тетей Аннуш. Тетя Аннуш словно почувствовала, что Кати настроилась повидаться с лисой, и учинила такой шум и крик, что Кати поспешила убраться восвояси, а не то по ней и правда могла бы проехаться метла.

Итак, сегодня она все-таки увидится с лисой!

Кати пообедала. Тетя Лаки с таким грохотом швырнула на стол сковородку, что она задребезжала. Тетя Лаки все еще сердилась из-за письма. Потом она принесла и бросила на постель целый ворох белья.

— Пришей пуговицы, — проворчала она. — Большая уже.

Едва Кати втянула в иголку белую нитку, как в дверь постучали. «Это Персик, — подумала Кати. — Интересно, умеет она пришивать пуговицы?»

— Так ты уже не в постели? — уставилась на Кати Аги Феттер. Голос у нее был совсем не певучий.

Кати втянула Аги в комнату и, не зная, что сказать, спросила вдруг?

— Принесла что-нибудь?

Едва слово вылетело, Кати пожалела об этом. Такое спрашивать не полагается, нужно было сказать совсем другое: «Садись», или «Хорошо, что пришла», или еще что-нибудь, но только не это.

— Принесла, — сказала Аги и покраснела.

Она положила на стол три кубика — это был плавленый сыр. Кати огорченно уставилась на него. Не только потому, что терпеть его не могла, но и потому, что сразу догадалась: мама Феттер не знает, что Аги пришла к ней. Аги сказала, наверное, что у них сбор, на свои карманные деньги купила сыру и вот принесла.

— Спасибо, я не люблю сыр, — отодвинула от себя кубики Кати.

— Правда? — удивилась Феттер. — А я очень люблю его.

И тут же развернула один кубик, съела, взялась за второй, потом за третий. Все это время обе молчали. Когда Аги съела и последний сырок, Кати собрала серебряные бумажки, оторвала этикетки и аккуратно сложила.