Наверное, пора было отдать все дела в руки молодого, энергичного Элара, чтобы он только этим и занимался. Но такая перспектива, к стыду Селдона, его совсем не окрыляла. Его мучила ревность первооткрывателя: не для того же он, на самом деле, изобрел психоисторию, чтобы взять и отдать ее в руки молодого выскочки, которому достанутся все ягодки! Да, Селдон завидовал Элару, и ему было жутко стыдно признаваться в этом самому себе.

И все же, какие бы чувства его ни обуревали, он вынужден был зависеть от молодых. Психоистория не могла долее быть личной собственностью его и Амариля. За те десять лет, что Селдон провел на посту премьер-министра.

Проект превратился в дело государственной важности, на которое выделялись крупнейшие субсидии, и что самое удивительное, после его ухода с высокой должности работа над Проектом не только не была свернута, а наоборот, ускорилась и расширилась. Произнося или слыша от других официальное название «Психоисторический Проект Селдона в Стрилингском университете», Селдон всякий раз морщился – уж больно помпезно это звучало. Правда, чаще всего такое длинное название не употребляли, и говорили просто: «Проект».

Военная хунта, по всей вероятности, рассматривала Проект как потенциальное политическое оружие, и, покуда милитаристы придерживались такого мнения, никаких проблем со спонсированием Проекта не было. Но на поступающие субсидии следовало давать ответ в виде ежегодных отчетов – носили они, правду сказать, характер весьма и весьма туманный и приблизительный. В бумагах фигурировали самые поверхностные сообщения, а если встречались математические выкладки, то все равно никто из членов хунты в них ничего понять не смог бы, даже если бы очень захотел.

Покидая своего верного помощника, Селдон чувствовал, что Амариль доволен успехами психоистории, но с собой ничего поделать не мог – тоска и отчаяние охватили его с новой силой.

В конце концов он решил, что в такое жуткое настроение его вгоняют мысли о предстоящем юбилее. Все было задумано как радостное торжество, но для самого Селдона предстоящее празднество не казалось даже актом признания его заслуг, для него это было всего-навсего лишнее напоминание о старости.

Помимо всего прочего, праздник должен был сломать привычный порядок жизни и работы, а Селдон был прирожденным консерватором. И его собственный кабинет, и еще несколько прилегающих к нему комнат в последние дни были полны какого-то народа, оттуда вынесли мебель и приборы – никакой возможности нормально работать. «Устраивают для чего-то гостиные, залы славы, – мысленно ворчал Селдон. – И когда все это кончится и можно будет нормально поработать?» Только Амариль наотрез отказался трогаться с рабочего места.

Время от времени Селдон задумывался: кому пришло в голову устроить всю эту праздничную кутерьму. Уж конечно, не Дорс – она слишком хорошо знала Селдона и не стала бы его так раздражать и утомлять. Не могли этого затеять ни Амариль, ни Рейч – эти сроду не помнили, когда у него день рождения. Селдон заподозрил, что подготовка юбилейных торжеств – дело рук Манеллы, и даже повздорил с ней.

Манелла откровенно призналась, что действительно придумала все это она – но только в смысле организации, а идею пышно отпраздновать юбилей Селдона подал ей Тамвиль Элар.

«Гений, – подумал Селдон. – Гений, будь он неладен!»

Он тяжко вздохнул. Скорее бы кончался этот юбилей!

– Можно войти? – спросила Дорс, заглянув в приоткрытую дверь.

– У кого ты спрашиваешь? Тут, кроме меня, никого нет.

– Ну так, на всякий случай. Это же не твой кабинет.

– Вот именно, – буркнул Селдон. – Из моего кабинета меня выгнали из-за идиотского юбилейного торжества. Господи, скорее бы оно закончилось!

– Вот-вот. Стоит этой женщине что-нибудь затеять, и из мухи немедленно вырастает большущий слон.

Селдон тут же принялся защищать Манеллу:

– Да нет, я уверен, намерения у нее самые благие…

– Уволь меня от этих благих намерений! – фыркнула Дорс. – Да я к тебе не за этим пришла, кстати говоря. Есть кое-что поважнее.

– Ну, говори.

– Я разговаривала с Вандой про ее сон… – проговорила Дорс и запнулась.

Селдон прокашлялся.

– Ну, зачем ты… Надо, чтобы она забыла об этом.

– Нет. Ты не спрашивал ее, что именно ей приснилось?

– Конечно, нет. Зачем заставлять малышку снова переживать?

– Папочка с мамочкой тоже не позаботились с ней поговорить. Пришлось мне ее расспросить.

– Но зачем, Дорс, зачем ее мучить?

– Затем, что я чувствовала, что это надо сделать, – угрюмо ответила Дорс. – Так вот, во-первых, сон этот ей приснился не дома, не в детской.

– Где же он ей, в таком случае, приснился?

– В твоем кабинете.

– Что она могла делать в моем кабинете?

– Хотела посмотреть, как идут приготовления к празднику, зашла в кабинет, ничего, кроме пустых стен, не увидела – только твое кресло и осталось. Такое большое: глубокое, высокое, мягкое – то самое, которое ты за что-то так любишь, и никак не даешь поменять. Поломанное.

Селдон вздохнул – Дорс напомнила ему о давнем и бесплодном споре.

– Никакое оно не поломанное, – пробурчал он. – А нового мне не нужно. Ну, и что же дальше?

– Она забралась в кресло и принялась гадать, а что если вдруг ты раздумаешь устраивать праздник и как это будет плохо. А потом, как она говорит, вроде бы уснула, потому что в голове у нее все как бы перемешалось, и она ничего не помнит, кроме своего сна. А во сне она видела двоих мужчин – именно мужчин, а не женщин – и эти двое разговаривали.

– И о чем же они разговаривали?

– Точно она не помнит. Ты же понимаешь, как трудно порой вспомнить сон, особенно когда он снится в необычном месте. Но она помнит, что говорили они о смерти, и думает, что о твоей, потому что ты такой старый. Но два слова она запомнила точно: «смерть» и «финики».

– Как?

– «Смерть» и «финики».

– И что это, по-твоему, значит?

– Не знаю. А потом, как она говорит, они прекратили разговор и ушли, а она проснулась в кресле, и ей стало холодно и страшно, и с тех пор она никак не может успокоиться.