Временно исполняющий обязанности командира отряда генерал О. Е. Раух немедленно послал дежурного офицера сотника Шанаева за Тутолминым, чтобы ознакомить его с приказом.
Полковник Тутолмин уже знал основные контуры диспозиции, потому что на военный Совет в Зимницы, где происходило обсуждение плана войны, приглашались все командиры соединений — до бригады включительно. Но обособленное положение Кавказской бригады для действий по ближним тылам турецкой армии было для него новостью. Прежде все считали, что Кавказская казачья бригада явится наконечником копья, пущенного через гряду Балканских гор, и на самой острой точке копья окажется Владикавказско-осетинский полк, потому что осетины и терцы лучше других ориентируются в горной местности.
Прочитав приказ, Тутолмин сказал Рауху:
— Я понял, Ваше превосходительство.
— Ну и как?
— Весьма доволен. Имея полную самостоятельность действий в тылах неприятеля и на его флангах, я могу оказаться по ту сторону Балкан значительно раньше всей русской армии.
— Ну, с богом! Ах, да! Потрудитесь, полковник, зайти к начальнику штаба: приказание на всеобщее построение отряда. С богом, с богом…
В три часа пополудни 12-тысячный передовой отряд строился на широкой поляне Дунайской равнины, вдоль берега Янтры.
Конная сотня третьей дружины ополчения своим правым плечом примыкала к осетинскому дивизиону, и Дудар Караев имел возможность, пока не раздалось протяжное «смирно», переброситься несколькими фразами с земляками. Урядник Иналук Гайтов и прапорщик Хоранов махали Дудару папахами: давай, мол, к нам в строй. Караев, сняв свою высокую шапку, показывал на белый крест ополченца и пожимал плечами.
Наконец раздалась команда, перед строем появился пожилой сухопарый генерал на высоком ахалтекинце. Времени для пышных речей не было, генерал Раух поздравил войска с получением боевой задачи и, когда прогремело молодецкое «ура», приложил шелковый платочек к глазам. Потом он манежным галопом объехал строй. «Ура!» — нескончаемо перекатывалось от одного полка к другому.
Построение отряда имело и практическую цель. Раух прислал своего адъютанта, молодого гвардейского поручика Козина. С трудом сдерживая красавца-коня, Козин говорил зычно:
— Братцы! На вас смотрит вся Россия. Нам нужно выбрать шестьсот охотников. Кто из вас готов принять мученическую смерть от рук жестокого, неумолимого врага?
Офицер не преувеличивал опасности. Охотника, который шел в разведку к позициям врага, захватывал в плен задремавшего турка или закладывал фугас под неприятельские укрепления, ждала не только смерть, но и страшные пытки.
Наступила тишина. Но это не было минутой растерянности или страха. Глаза воинов горели решимостью и отвагой.
— Желающие в охотники — пять шагов вперед! — скомандовал поручик.
Из строя вышло около шести тысяч человек. Некоторые полки — в полном составе. В этих случаях за солдатами последовали и командиры полков.
Покинул строй отряда Левис-оф-Минар, обрусевший швед с белыми усами, командир Владикавказско-осетинского полка. Лицо Левиса сияло искренней радостью. Рядом с ним стоял и полковник Калитин — вся 3-я дружина пожелала быть в охотниках.
Поручик Козин смутился и поскакал к отрядному генералу за советом — как быть. Через несколько минут он вернулся и объявил, что охотники будут выбраны по жребию.
— Остальных добровольцев, — пояснил поручик, — записать в запас.
Тут же, на поляне, полковые писари начали составлять билетики для жребия. Нужно было из десяти желающих выбрать одного и составить несколько охотничьих команд.
— Господам офицерам в жребии не участвовать! — объявил Козин.
Пока нижние чины вытягивали из касок билетики, пришло новое распоряжение: кто прежде числился в охотниках, в жребии не участвует.
Осетинский дивизион и третья дружина ополчения остались в прежнем составе.
— Это несправедливо! — кричал прапорщик Хоранов в самое лицо ротмистру Есиеву. — Я сюда не отсыпаться приехал, а воевать! Пусть я днем буду водить свой взвод в атаку, а ночью лазить к ложементам турок.
— А если турки шкуру сдерут? — с веселой издевкой спросил Есиев, — Слышал, что говорил адъютант Рауха?
— Шкуру?! — неистово вопил Хоранов. — Плевать я на нее хотел! Она даже на арчита[7] непригодна.
Рядом происходил такой же спор между урядником Иналуком Гайтовым и сотником Зембатовым.
— Вот билет с крестом, — запальчиво говорил Иналук. — Спрячу его в газырь и уйду ночью к турецкому лагерю. Притащу турка — клади орден на газырь. Спросят, кто послал, а я им билетик в зубы — на, я охотник!
— Да уймитесь вы, дети малые, — добродушно говорил полковой адъютант Андрей Ляпин. — Навоюетесь еще, бог даст.
Гайтов, заметив стоящего невдалеке Караева, воскликнул:
— Хуцауштан[8], это Дудар из Ольгинского! Эй, Дудар, иди сюда!
Осетинские всадники обступили земляка, спрашивали наперебой — давно ли он из родных мест, какой у него конь, хороша ли шашка и сколько она стоит. Удивлялись, что «поповская» форма ополчения так идет горцу. Дудар только улыбался в ответ. Он лишь успел сказать:
— Форма-то у меня своя, осетинская, вот только шапка с крестом.
И на этот раз не удалось поговорить по душам, вспомнить Осетию, узнать, как там живы-здоровы знакомые и близкие люди. Ведь столько времени не был дома Караев с тех пор, как началась война в Сербии и Черногории.
С разных сторон запели горнисты походное построение. Над равниной замелькали знамена и боевые значки сотен. По ним воины узнавали о месте сбора. Взвилось богатое Самарское знамя ополчения, поднялся на высокой пике голубой восьмиугольный знак Кавказской бригады, доставшийся казакам от дивизии генерала Скобелева-отца.
Длинная лента нескончаемых колонн передового отряда потянулась к югу от Дуная. Зеленая равнина вздрагивала от крепких копыт и тяжелых колес орудий.
22 июня 1877 года бригада кавказцев, двигаясь впереди 35-й пехотной дивизии, подошла к узкому ущелью у села Болгарская Слива. Местные жители рассказывали русским офицерам, что Дели-Сула[9] занята войсками низама.
Первая осетинская сотня шла в авангарде узкой колонны своего полка в направлении горного ущелья. Вскоре охотники-пластуны донесли: вход в ущелье перекрыт засадой противника.
Для усиления авангарда полковник Левис выслал вперед 2-ю осетинскую сотню, которая разбилась на две части и заняла высоты, стоящие по обе стороны устья ущелья.
Здесь осетинские всадники впервые встретились лицом к лицу с врагом. Турки выехали на поперечный горный кряж и открыли стрельбу по цепи осетин на расстоянии 300 шагов. Противников разделяла глубокая лощина.
Один турок, перестреливаясь с прапорщиком Абисаловым, выкрикивал: «Кто ты?», «Какая у тебя вера?» Ответы пришлись не по вкусу, и турецкие конники послали сотни пуль к осетинам. Завязался отчаянный огневой бой. Черкеска Абисалова оказалась простреленной в нескольких местах, но сам он уцелел.
Аскеры вскоре отошли за кряж, но им еще раз пришлось встретиться с осетинской цепью.
«Никогда не видавши черкесской схватки, — говорит в походном дневнике Тутолмин, — я невольно был очарован открывшимся мне зрелищем. Настоящая боевая джигитовка была в полном разгаре, ружейная стрельба трещала по холмам».
Пока осетины вели бой с фронта, две сотни терцев обошли противника с флангов, и дело было закончено: турки оставили Дели-Сулу, потеряв немало аскеров ранеными и убитыми, в том числе и своего предводителя Ханд-Бея.
Командир Кавказской бригады дал такую оценку боя у Дели-Сулы: «Этот поединок был первой задунайской пробой осетинской верности русскому знамени».
Сами же всадники осетинского дивизиона и терские казаки не считали схватку с турками 22 июня за серьезное дело и ждали настоящего боевого крещения.
Оно произошло ночью с 3 на 4-е июля под Самовидом.
