Молодой старлей лихо козырнул и отрапортовал:

– Стараемся, товарищ подполковник, только ведь все они с гонором, каждый себя важной птицей мнит. Выкуриваем из вагона, словно пчел из ульев. А они делают вид, что не спешат.

– Ну тогда дым здесь не поможет, Федя, – очень серьезно заметил Беспалый. – Ты знаешь, как ковбои объезжают мустангов?

– Нет, – почти виновато отвечал старший лейтенант. Он был сердит на себя: никогда не угадаешь, какой вопрос вертится в голове у начальства. Федор Сушков уже давно заметил любовь подполковника к подковыркам и шуточкам и потому всегда старался держаться настороже, чтобы не попасть впросак.

– Плетьми, мой дорогой, плетьми! И лупят мустангов до тех самых пор, пока они не становятся послушными. Вот так же и наших подопечных нужно учить уму-разуму. Ты хорошо меня понял, старший лейтенант Сушков?

– Так точно, товарищ подполковник!

– Тогда выполняй! Что же ты стоишь?

В глазах юноши плеснулось недоумение, потом он дал отмашку к виску и четко развернулся на каблуке.

Зеки, косясь, терпеливо дожидались, когда закончится толковище начальства и, стараясь не обращать на себя внимание солдат, потихоньку переговаривались между собой.

– Половину России объездил, а здесь не бывал. Места, видать, совсем гнилые. Тайга! Зимой голод да холод собачий, а летом комары с мошкарой до кишок изожрут. Я на юге любил сидеть, в среднеазиатских зинданах. Тепло там, – мечтательно протянул заключенный лет сорока, и его сухое, обветренное на жестоких морозах лицо разодрала блаженная улыбка – и сразу всем стало ясно, что нет лучшего места на земле, чем среднеазиатские зинданы.

– А по мне – так любая зона, только чтобы не «сучья», – заявил высокий зек в широкой телогрейке. – И порядки там непутевые, и сами они живут как звери. Вон в александровской транзитке «суки» всех воров перекололи, а потом, это же сущее блядство с суками париться.

– Это ты верно сказал. По мне так лучше себя перышком по венам, чем к «сукам» на милость, – поддержал длинного молодой верзила, с огромным, во всю правую щеку, уродливым следом °т ожога.

Старший лейтенант отошел на несколько шагов, потом обернулся:

– Товарищ подполковник, по бумагам сверяем?

– Старлей, ты меня начинаешь утомлять. Или ты всерьез думаешь, что кто-нибудь из них схилял на полном ходу? Да тут поселки друг от друга на сотни километров. И народ здесь – сплошь охотники. А они мужики серьезные – пристрелят и не спросят, как звали. Помирать же никому не охота, даже в неволе. Опять же, какому беглому охота замерзнуть в тайге: сейчас вон, гляди, морозы какие.

– Но, Александр Тимофеич, вы ведь сами наказывали считать!

– Наказывал, наказывал. Ладно, считай всех по головам... по пути! А то я сам вместе с зеками здесь околею.

– Есть! По пути! – бодрее, чем следовало, отозвался старший лейтенант.

Осужденных выстроили в колонны, и старший лейтенант Федор Сушков громко предупредил вновь прибывших:

– Граждане заключенные! Сейчас в колонне по четыре вы пойдете к месту расположения. Шаг в сторону считается побегом. Будем стрелять без предупреждения. В колонну по четыре становись.

Зеки не торопясь разобрались в строй и, получив команду «двигай», созерцая бритые затылки друг друга, медленно затопали по убитой снежной дороге, а солдаты на ходу стали пересчитывать их по головам.

Когда через полчаса ходу на перекрестке дорог колонна свернула направо, над ней вдруг пронесся резкий взволнованный крик:

– Братва! Да что же это делается?! Эти пидорасы нас как раз в «сучью» зону гонят! Бля буду, в «сучью»!

– А ты уверен? Ведь капитан говорил, что на лесоповал отправят, – отозвался ему другой голос, настороженный, резковатый.

– Так лесоповал ведь прямо, я там три года чалился, а мы идем прямехонько к «сукам» на зону.

Беспалый узнал говорившего. Это был Грач, длинный сутулый зек, принадлежавший к сильной «масти». Голос у Грача был надрывный, с этаким напором, который мог мгновенно передаться и остальным заключенным. Однако сразу вмешиваться Беспалый не стал – время не пришло. К тому же ему хотелось посмотреть, что будет делать молодой старлей (про себя он давно прозвал его «Чиграш»). Назревающая ссора – подходящий случай, чтобы проверить молодого вертухая на самостоятельность и выдержку.

– Разговоры! – громко пробасил старший лейтенант, будто прочитав мысли начальника и как бы подтверждая, что предстоящее дело ему вполне по силам.

– Ты свои рога, салабон, не суй, когда тузы толкуют, – раздался резкий голос из колонны.

– Что?! – потянулся старлей правой рукой к кобуре. – Да я тебя!

– Ты меня на понт не бери! И не таких приходилось щипать, – забасил из толпы все тот же уверенный хриплый голос кого-то из зеков. – Ты думаешь, я просто так в эту глушь притопал, чтобы на сугробы пялиться да на тебя, козла румяного? Раз я здесь, значит, были у меня заслуги перед бродягами. А вот в «сучью» зону, начальник, мы не пойдем! Такого уговору не было. Можешь стрелять нас, резать на куски, травить собаками, Но мы больше шагу не сделаем. Давай поворачивай в воровскую зону на лесоповал: стране лес нужен.

Чиграш аккуратно расстегнул кобуру, выудил из нее табельный пистолет Макарова и, задрав голову, посмотрел поверх колонны.

Первые ряды зеков прочно встали, как будто натолкнулись на каменную преграду. Подполковник, криво улыбаясь, продолжал наблюдать за действиями молодого офицера охраны. Эх, Чиграш, Чиграш, птенчик еще. Об эту крепость разбивались и не такие пернатые! Но старлей не сдавался и, размахивая пистолетом, кричал в толпу зеков:

– Кто думает так же, как вот этот ублюдок? Ну?!

Прозвучал выстрел. Раскатистый звук заставил псов забрехать усерднее, а колонна невольно уплотнилась.

– Ты патроны понапрасну не трать, лейтенант. И всех под одну гребенку ублюдками не причесывай. А патроны тебе еще могут пригодиться... чтобы пустить себе пулю в лоб, – злобно зашипели со всех сторон из толпы. – Сказано тебе было: не пойдем, значит, не пойдем!

Беспалый, наблюдавший за этой сценой, зло и витиевато выругался – вот удружил капитан с этапом, упрямые попались, еще даже и приехать не успели, а уже за свое. Хоть бы поспрашивали как следует, к кому на зону их прислали. Что, мол, подполковнику Беспалому Александру Тимофеевичу их доверили, на воспитание и перевоспитание. Ну, держись у меня, сучье отродье.

Старший лейтенант Сушков сделал несколько быстрых шагов в сторону говорившего: тот, в мохнатой неуставной шапке, в длинном тулупе с высоким воротником, закрывавшим почти половину лица, выглядел очень возбужденным и рассерженным; казалось, даже снег под его подошвами поскрипывал сейчас по-особенному зло, неистово.

Остановившись напротив парня с изуродованным лицом, старлей, уже сильно запинаясь, прокричал:

– Все пойдете туда, куда я приказал. И если потребуется, то прямиком в карцер.

Ответом на слова старшего лейтенанта были ухмылки – такие кривые губы и прищуренные наглые глаза, что старлей почувствовал себя опущенным в дерьмо.

Зеки стояли тесной сплоченной группой. Даже внешне они были похожи друг на друга – высохшие, с обмороженными лицами и обветренной кожей, словно крепкая горная порода, о которую легко затупить любой нож самой прочной стали. Серьезный собрался народ на этой глухой северной станции: суровый, злой, многое повидавший и испытавший на своем веку.

Правда, были среди них несколько парней очень странного вида. Особенно один, небритый здоровяк лет тридцати пяти в черной, до пят, изношенной овчинной дохе, который стоял на нетвердых ногах, ничем не интересовался и все время молчал, пока прочие базарили между собой и цапались с охраной. В его глазах затаилось бессмысленное выражение непонятной тоски – точно он не видел и не слышал происходящего вокруг. «Больной, что ли? Зомби какой-то», – мельком подумал старший лейтенант. Он по-прежнему продолжал бесцельно сжимать в руках пистолет. Холодный металл неприятно кусал подушечки пальцев, и ему подумалось, что еще минута подобной пытки, Подобного противостояния, и его нервы не выдержат, а табельное оружие вывалится из непослушных рук. Несмотря на вверенную ему власть и оружие, он ощущал свое полнейшее бессилие перед Угрюмой массой зеков. Нечто подобное он испытывал в детстве, сталкиваясь в ссоре со своим младшим братом, – тот тоже умел бунтовать, оказывая при этом глухое непреодолимое сопротивление. Еще тогда, в детстве, Федя Сушков понимал, что, будь он даже в десять раз здоровее брата, у него все равно не отыскалось бы столько сил, чтобы подчинить младшенького своей воле.