– Правильно, Заки! – дружно раздалось со всех концов камеры.

– Воры – честный народ. Они ведь берут у того, у кого есть лишнее, и делят по справедливости между нуждающимися, меж людьми. Ну да ладно. Потом об этом поговорим. Что же нам с тобой делать-то? Ты всегда такой удачливый, а, парень? Чего молчишь? Да, кстати, может, тебя так и назовем кличкой Удача. Кличка хорошая. Будешь Удачей, пацан! Как думаете, народ? Подойдет ему кличка?

– В самый раз, Заки, умеешь ты новичков крестить. Пусть будет Удачей, – в камере довольно загалдели, а Заки снисходительно кивнул новичку и сказал: – Ладно, чего стоишь? В тюрьме для всех места хватит, а ну, брательники, подвиньтесь, дайте «настоящему» урке место. Нравишься ты мне. Вот сюда садись, рядом со мной, – и Заки крепко обнял Тимоху за плечи...

– ...Ну вот, а потом он в нашей шайке пять годиков был. Пока не загремел в эти ваши северные края. Вместе по статье пошли, – с усмешкой закончил свой удивительный рассказ Мулла.

Беспалый слушал Муллу как мальчишка – затаив дыхание и широко раскрыв глаза. Когда старик замолчал, начальник зоны долго не мог говорить. Не каждый день Александру Беспалому в своей жизни приходилось слышать такую сногсшибательную правду, тем более когда она касалась лично его.

Мулла удовлетворенно наблюдал за своим собеседником и за тем, какое сильное впечатление произвел на подполковника его рассказ.

– Так что, – с нажимом проговорил Мулла, – прежде чем решать некоторые вопросы или там отправлять кого-то на покой, подумай, Александр Тимофеевич, что скажут твои московские генералы-начальники, когда вдруг узнают про твою славную... воровскую родословную. И про то, как ты ее от начальства все эти годы успешно скрывал. Вряд ли это кому-либо из них понравится! Особенно когда дело коснется власти: ты же знаешь, в высокие кабинеты с запятнанной репутацией не шибко-то пускают. А тут у претендента на высокий пост в помощниках ходит такой, как ты и твой батя. Хорошая компания, ничего не скажешь.

Мулла почувствовал, что его слова возымели над суровым подполковником сильную власть. До разговора он даже и не предполагал, каким страшным ударом для Сашки Беспалого станет новость о воровском прошлом его отца...

Мулла мог рассчитывать, конечно, на некоторый эффект, но здесь на его глазах произошло крушение всех надежд, всех жизненных планов Александра Тимофеевича – тюремщика по жизни, честолюбца, мечтавшего о большой карьере, о столице, об обещанном ему повышении.

Мулла поставил пустой бокал на стол и, глядя прямо в глаза подполковнику, прервал затянувшееся тягостное молчание:

– Сейчас мне бы надо идти, начальник, не в моих правилах ублажать администрацию такими долгими разговорами. А потом, сам знаешь: если буду оставаться у тебя так долго, то некоторым умникам это даст повод усомниться в моей правильности. Околачиваться в кабинете у начальника пристало только ссученным... всяким «певчим» и «напевающим». А я не птица, я не щегол, пойми, начальник. И прошу, сделай так, чтобы не доводить меня до греха. Да простит меня Аллах!

– Хорошо, я тебя понял, Мулла. Эй, дежурный! – позвал Беспалый конвоира.

На его голос вбежал могучий детина с автоматом и, вытянувшись, бодренько доложил:

– Слушаю, товарищ подполковник.

Сначала его глаза преданно смотрели на начальника, но в следующее мгновение он обратил внимание на стол и тупо, недоуменно уставился на яркую коньячную наклейку и добрую закуску. До дембеля служивому оставалось всего лишь полгода, и за полтора года он сильно истосковался по хорошей домашней пище, тем более с дорогим коньяком.

– Локалка сейчас заперта... Проводи заключенного Зайдуллу до барака.

От Беспалого Мулла вышел в приподнятом настроении – прежде всего от той ясности, которая появилась в результате разговора. Наконец-то Мулла понял, на какие струны нужно налегать, чтобы постепенно, не сразу, подчинить себе опытного, хитрого, коварного и жесткого подполковника Беспалого, безраздельно «царствовавшего» здесь, на зоне, последний десяток лет.

Он понял, что Щеголь не просто стукач начальника зоны, а его выдвиженец, то есть человек, руками которого творились от лица кума все дела на зоне. Теперь Мулле следовало положить конец беспределу и передать слово пацанам, чтобы Щеголя по-тихому замочили. Не завтра, конечно, нет: очевидная грубая расправа вызовет слишком отрицательные последствия. Сначала нужно будет поработать с ближайшим окружением Щеголя. А когда он останется один, в вакууме, вот тогда и разрубить гордиев узел. Еще он понял, что ему самому надо действовать. Действовать быстро и решительно, пока Беспалый не успел опомниться, пока он будет размышлять, что же ему делать дальше, какие шаги предпринять. Подполковник был не из тех людей, чтобы сдаваться сразу или сидеть сложа руки и наблюдать за тем, как его пытаются проглотить, раздавить, лишить власти и независимости. К действиям следует приступать немедленно, подумал Мулла. Вот как раз и пригодится «метро» – тот потайной лаз, который они рыли под зоной, почитай, уже три годика. Последние четыре месяца лаз стоял «законсервированный», готовый к экстренному использованию.

У барака Мулле очень кстати встретился Слава Харцвели.

Харцвели-скульптор был на зоне главным «метростроителем»: и идея ему принадлежала, и проект он сам разработал, и всеми работами он руководил – «генеральный подрядчик», как называли Славу участники тайного строительства. Слава сидел по экономической статье – за растрату: он работал в бригаде скульпторов, ваявших городские памятники в златоглавой столице. Славка бахвалился, будто приходится чуть ли не племянником одному очень знаменитому скульптору, любителю крупных форм в градостроительстве. Находясь в нижнетагильской зоне, Харцвели крупно повздорил с местным тюремным начальством, дело дошло до драки. Ему накинули срок и перевели на север на воспитание к Беспалому. Подполковник же, вдруг обнаружив в себе тягу к высокому искусству, приветил столичный талант и поручил ему оформлять скульптурными композициями скучный тюремный ландшафт. Славка поселился в чистом спецбараке (был у Беспалого и такой показательный барак для демонстрации заезжим начальникам и ревизорам из центра) и принялся обустраивать зону. За короткий срок он уставил всю внутреннюю территорию могучими деревянными изваяниями русских царей (их он вырезал из цельных вековых стволов). Вскоре закрытой территории стало не хватать работоспособному и плодовитому Харцвели, и он активно взялся облагораживать территорию вокруг зоны, в поселках, где проживало тюремное начальство и свободные поселенцы, отбывающие последний год наказания. Но главным Славкиным достижением стало обустройство половых отношений с медсестрой Лизкой Свиридовой. В свободное от ваяния время Славка провел немало сладких часов в объятиях любвеобильной женщины, о чем охотно рассказывал зекам в своих витиеватых остроумных вечерних рассказах, расцвечивая каждый эпизод живописнейшими подробностями, по своему колориту вполне достойными фантазии талантливого грузинского художника...

Мулла поприветствовал Славку-скульптора и между прочим шепнул, что очень скоро, возможно, его рукотворное подземное творение будет открыто для публики, и попросил тихо проверить лаз на проходимость.

– У меня к тебе, Славик, будет еще одна совсем незначительная просьбица, касающаяся твоей крали из больницы. Ее, насколько я знаю, Лизой зовут?

– Лизой, – недоумевая, подтвердил Харцвели. – А в чем дело? Может, что не так, Мулла? Так ты скажи сразу.

– Не беспокойся, Слава, все так. Но нужно, чтобы твоя охочая до любви толстуха сделала одно очень важное для нас дельце: вот только не знаю, как к ней с этим подступиться.

– А ты положись на меня, Мулла. А уж я «положу» на нее – и все будет в порядке.

– Так-то оно так, да только наше дело уж больно деликатное и рискованное.

– Ну что ж, тогда на нее должны «положить» и другие, а за это Лизка не только какую-то там просьбицу выполнит, она за это верным цепным псом служить будет; лишь бы повторили удовольствие, а там хоть трава не расти.