Потом я уснула, прямо там, легла на траву и уснула, облегченно закрывая глаза.

23:32

Горшок растолкал. Сказал, что негоже дрыхнуть на холодной земле. И так вся красная. Мне указали на дом невдалеке, темный какой-то. Покорно встаю и бреду к нему. Надо так надо…

Какой маленький и ветхий. Рядом вроде речка, наверное, впадает в озеро. Из темноты вырисовывалось что-то огромное, круглое и скрипучее. Один край его был опущен в воду, а само оно крепилось к стене дома… Колесо, что ли? Мельница… вроде.

Не знаю, захожу в дом, махнув на все рукой.

Тут тихо, темно. Лавка, печка. Огонь горит. Я хрипло покликала, нет ли хозяина, но никто почему-то не откликнулся. Ну и ладно, лавка — это хорошо, печка тем более. На печке я и распласталась, постанывая от удовольствия и чувствуя, как тепло входит в тело, согревая озябшие внутренности.

Субботница

06:43

Опять этот звук. Словно кто-то бегает по полу, мелкий такой, но шустрый. Открываю один глаз и смотрю вниз. Никого. Но я ведь точно слышала.

— Горшок. Сёма!

— У? — недовольно посапывая рядом с моей ногою.

— Ты ничего не слышал?

— Нет.

— Гм… кто-то вроде бегал.

— Мыши, наверное, отстань. Тут так тепло.

Хмурюсь, пожимаю плечами и снова закрываю глаза. Рано еще.

08:34

Вдыхаю аромат свежеиспеченного хлеба. Снаружи доносится скрежет и плеск. Принюхиваюсь, улыбаясь и не желая просыпаться. Зачем? Лучше еще понюхать. Авось во сне еще и накормят… хлебушком.

За ногу цепко схватили и стащили вниз. От неожиданности крепко навернулась, едва не расшибив лоб.

— Эй!

И снова никого.

— И нечего тут спать! Солнце давно встало. Лежебока.

— Я? Да ты… А где ты? Блин, горшок, ты слышал?

С печки доносился мерный переливчатый храп. Предатель.

— Я тут. Ну куда уставилась? Глазенки-то свои бесстыжие опусти. И где ж энто видано, чтобы девка — и в штанах ходила. Видел бы тебя мой дед.

Опускаю голову и удивленно разглядываю мелкого старичка, ростом мне по локоть. Маленький, толстенький, в добротном кафтане, лысоват… глаза темно-синие и нос картошкой, забавный такой. Протягиваю руку, чтоб потрогать. Мне по этой руке вполне чувствительно дали, чуть палец не сломали. Уй.

— Ну чего уставилась? Пришла, не разделась, не представилась, мне не поклонилась, разрешения не спросила. И на печку сразу полезла! Тебя кто учил? Кто родители, спрашиваю?!

— Я сирота. — Испуганно отползаю от разозлившегося старичка. Еще набросится… кто их, этих местных, знает.

Мужичок напротив как-то притих, правда, все еще хмурил кустистые брови, поглаживая белую пушистую бородку.

— Сирота… гм. Ну я так и понял. Дикая больно, да и болеет. Тебе как, легче?

Киваю, неуверенно улыбаясь:

— Гораздо.

Он вздохнул и пошел к столу, возвышавшемуся над ним, как Эверест над холмом.

— Садись, что ли, пропащая ты наша. Ешь.

— Какая? — Поднимаюсь с пола и покорно иду к столу.

— Пропащая. Небось уже и не узнала тут ничего. Эх, и кто ж вас ворует, горемык.

Я слабо поняла, о чем он, но тут на столе появилась целая тарелка блинов, кружка чая и ведерко варенья… Я чуть слюной не захлебнулась, стараясь не суетиться и есть хоть немного поприличнее, чем получалось. Старичок уже сидел на краю стола, болтал ножками и строго за мной наблюдал.

— Ешь, ешь… вона какая худая. Одни копыта да хвост остались. Н-да.

09:12

Домовой — а это был именно он — оказался словоохотливым. Поведал мне о своем житье-бытье. Получалось, что с тех пор, как хозяева бросили мельницу, а было это аж лет пятьдесят назад, он тут жил один. Ждал их да за хозяйством приглядывал. В минуты тоски и отчаяния — дрессировал мух и пауков, строя рядами тараканов, играл в великого полководца. Потом всех выгонял, ибо не фиг. На мой вопрос: а откуда мука на блины? — ответил, что давно берег… сам питается росой да улитками, а муку берег. Ну вот и пригодилась. С подозрением оглядываю блин пятидесятилетней выдержки. Я точно выживу?

— Да ты не переживай. Я муку каждый месяц пересыпал и всякую гадость выбрасывал.

Это, конечно, утешает.

— Куда путь-то держишь, потеряшка?

— Я не потеряшка. Просто слегка заблудилась.

— Ага. То тут поживешь, то в другом мире, знаю я вас.

У меня аж блин с вилки соскользнул, упав на стол. А этот знай себе сидит да глазками сверкает.

— Э… мм… откуда ты про миры-то знаешь?

— Мне, почитай, уже триста годков. Я много чего знаю, да ты ешь, ешь. Не русалкам же отдавать.

Ем. Медленно и со вкусом. Первый голод давно прошел, но мне сейчас точно не до еды.

— А как вернуться обратно, знаешь? — с отчаянной такой надеждой.

— А зачем тебе назад? Ты ж только вернулась. Негоже постоянно где-то шастать, где родился, там и пригодился.

— Но я-то родилась там.

— Ну-ну, а я султан Алих-башмед, сто ящериц мне на обед.

— Да нет, ты не понимаешь.

— Я-то все понимаю. Поела?

— Э-э… да.

— Ну и иди! Ходют тут всякие. Едят за здорово живешь, ни спасибо, ни здравствуйте, ни до свиданьица.

— Спасибо. — Отпрыгиваю, так как мужичок резко начал убирать со стола, едва не выдирая тарелку. Чего это он?

— Пожалуйста! Давай-давай, иди, за чем шла. Все равно ведь не останешься. — Тут он остановился, уныло посмотрел на тарелку и тяжело вздохнул. Мне стало его искренне жалко. Полвека, считай, один… без друзей и родни. С русалками, судя по всему, общение тоже не задалось…

— А ты тут обязан жить?

— А где мне еще жить-то? — с вызовом, шваркая тряпкой по столу. — На улице? На сырой травке косточки студить? Ну уж нет. Печка — она завсегда печка.

— А в город?

— Ополоумела?! Какой город! Я пока туда дойду через топи, лесные буераки да степи… — Домовой застыл, посмотрел в окно и высморкался в платочек, который достал из кармана. Платочек, к слову, был чуть ли не больше его самого.

— Гм… да нет, я просто.

— Иди-иди. Не задерживай людей. У меня тут… уборка еще намечается. Всю ночь планировал. Так что давай. Поела, поспала — и в путь. Ну чего стоишь?

— А к нам не хочешь? — выпалила и застыла в ожидании ответа. Эмм… хоть бы не обиделся.

Домовой замер и удивленно обернулся:

— Куда — к вам? Ты ж потеряшка бездомная.

— Я не бездомная. Я у некроманта живу.

Домовой поморщился, сплюнул и снова завозил тряпкой по столу с таким видом, словно это было делом его жизни.

— Но мы… это… немного не рассчитали и разрушили весь дом! Остался только чердак и кусок кухни… ну и стены… кое-где.

— Хех!

Угу. Тоже умная нашлась. Ну куда я его зову? Здесь у него все свое, все свои. А там?

— Но маг сейчас гномов нанял, они все отстроят быстро… заново. А хозяина в доме-то и нету.

— У некроманта-то? Даже удивительно, — высокомерно сплевывая и заботливо стирая плевок тряпочкой.

— Ну я тоже там живу, так что… пока все на мне.

— Ужас.

Выпрямившись, он придирчиво изучил стол и, кажется, остался доволен. Миг, и он уж на полу, побежал за веником. Шустрый.

— Слушай, ну тебе же здесь одиноко. А там куча народу. Я, маг, гномы, еще кто-нибудь приедет. На всех готовить надо, обо всех заботиться… — Что-то я куда-то не туда веду. Кто ж поедет на каторгу? Описала так, словно заботиться надо о целой роте мужчин, а лично мне — лень.

— Ну вот ты и заботься, — подметая так, что пыль резко начала подниматься в воздух.

Я огляделась, чихнула, что-то буркнула и выбежала из дома. Ладно, он прав. И чего я к нему прицепилась? Забавно было бы, конечно, иметь своего домового, но, видать, не судьба…

А посреди избушки застыл мелкий домовенок и испуганно смотрел на дверь.

— Эй! — крикнул он. Но никто не откликнулся. — Так я это… согласен я, — тихо прошептал он, посмотрел на метлу и бросил на пол. Вся беда домовых в том, что сами покинуть дом, да даже открыть окно или дверь, они не могут.