— Ха, как ты думаешь, кто записал Вождя Бромдена на эту глупость? Индейцы не умеют писать.

— А с чего ты взял, что индейцы умеют читать?

В этот ранний час накрахмаленные белые костюмы еще сохраняли свежесть и жесткость, так что при движении их рукава шуршали, словно бумажные крылья. Они смеялись надо мной, а я изображал глухого и как будто ничего не понимал, но, когда они сунули мне швабру, чтобы я за них поработал в коридоре, я повернулся и пошел в спальню, говоря про себя: ну вас всех к черту. Тот, кто едет на рыбалку с двумя шлюхами из Портленда, не должен заниматься такой чепухой.

То, что я вот так ушел от них, немного меня напугало, потому что раньше я всегда выполнял их приказания. Я оглянулся и увидел, что они идут за мной со шваброй. Они бы так и пошли дальше в спальню и отловили бы меня, если бы не Макмерфи: он в это время устроил жуткий шум, носился между койками, орал и так махал полотенцем на тех, кто записался на поездку, что черные посчитали спальню небезопасным местом и не отважились заходить туда только ради того, чтобы заставить кого-нибудь убрать вместо себя в коридоре.

На рыжих волосах Макмерфи уже сидела мотоциклетная кепка, которую он сдвинул вперед, чтобы походить на капитана, из-под рукавов майки выступала сингапурская татуировка. Он прохаживался по спальне, как по палубе корабля, и свистел в кулак, как в боцманскую дудку.

— Все наверх! Все наверх, а то я протащу вас под килем до самой кормы!

Он постучал костяшками пальцев по тумбочке Хардинга.

— Шесть склянок, полный порядок. Так держать. Свистать всех наверх. За хрен не держись, быстрей шевелись.

Заметил, что я стою в дверях, бросился ко мне, похлопал по спине, как в барабан.

— Посмотрите на Большого Вождя, вот пример настоящего матроса и рыбака: встал еще затемно и уже копает красных червей для наживки. Вы все, вшивые салаги, равняйтесь на него. Свистать всех наверх! Настал час! Марш с коек, выходим в море!

Острые ворчат и злятся на него и его полотенце. Хроники проснулись и вертят головами, которые у них посинели от недостаточного притока крови, потому что их слишком туго стягивали простыней, водят по спальне старыми водянистыми глазами, пока наконец не останавливаются на мне, смотрят тоскливо и с любопытством. Наблюдают, как я надеваю теплую одежду для рыбалки, и под этими взглядами я чувствую себя неловко и виновато. По-видимому, они догадываются, что из всех хроников берут меня одного. Наблюдают за мной — эти старики, за долгие годы сросшиеся с колясками и катетерами вдоль ног, словно ползучими растениями, которые привязали их на всю жизнь к одному и тому же месту, — они наблюдают за мной и инстинктивно чувствуют: я еду. И даже немного мне завидуют. Они что-то учуяли, потому что человеческое в них погибло и верх берут, древние животные инстинкты (иногда ночью старые хроники неожиданно просыпаются, и, когда еще никто не знает, что в спальне кто-то умер, закидывают голову и воют), а завидуют, потому что еще что-то человеческое в них осталось и они кое-что все-таки помнят.

Макмерфи вышел взглянуть на список, потом вернулся и стал уговаривать записаться еще кого-нибудь из острых, ходил вдоль коек, где еще лежали некоторые, укрывшись с головой, стучал ногой в кровать, рассказывал, как это здорово побывать в пасти у шторма, когда кругом ревет океан, йо-хо-хо и бутылка рома.

Но никто не хочет. Все напуганы рассказами Большой Сестры о том, какое сейчас бурное море и сколько за последнее время потонуло лодок; все шло к тому, что мы так и останемся без последнего члена экипажа, но вот через полчаса Водяной Джордж по фамилии Соренсен подошел к Макмерфи, когда мы ждали завтрака, стоя в очереди у двери столовой.

Высокий старый, беззубый и жилистый швед, Мойдодыр, как прозвали его черные, потому что он сдвинулся на чистоте, прошаркал через весь коридор, при этом отклоняясь так далеко назад, что ноги двигались впереди головы (таким образом он старался держаться как можно дальше от своих собеседников), затем остановился перед Макмерфи и пробормотал что-то себе в кулак. Джордж был очень стеснительным. Глаз его совсем не было видно, настолько глубоко они засели под бровями, остальные части лица он почти полностью закрывал большой ладонью. На самом верху его тела, которое больше походило на мачту, словно воронье гнездо, раскачивалась голова. Он продолжал бормотать себе в руку, пока Макмерфи, чтобы хоть что-то понять, взял да и не отвел ее в сторону.

— Ну, Джордж, о чем ты там говоришь?

— Красные черви, — продолжал тот. — Они не годятся… только не для лосося.

— А? Красные черви? — переспросил Макмерфи. — Я бы, Джордж, может, что-нибудь и понял, если бы ты объяснил, что это за красные черви.

— Кажется, мне недавно послышалось, как ты сказал, что мистер Бромден копал красных червей для наживки.

— Да, папаша, точно.

— Вот я и говорю, что с червями у вас улова не будет. Как раз в этот месяц идет крупный лосось… точно. Сельдь вам нужна… точно. Несколько селедок для наживки — и будет отличный улов.

В конце каждого предложения интонация у него шла вверх, как будто он сомневался и спрашивал. Его большой подбородок, уже столько раз за утро скоблившийся, что даже кожа стерлась, пару раз кивнул Макмерфи, потом развернул все тело и потянул его за собой по коридору в конец очереди. Макмерфи дернулся:

— Слушай, Джордж, погоди; ты говоришь так, будто смыслишь в рыбной ловле.

Джордж повернулся и зашаркал обратно к Макмерфи, снова так сильно отклоняясь назад, что казалось, ноги сейчас уплывут из-под него.

— Еще бы, точно. Двадцать пять лет ходил на траулере за лососем, от залива Хаф-Мун аж до Пьюджит Саунд. Двадцать пять лет рыбачил… и вот каким стал грязным.

Он вытянул руки вперед, показать, сколько грязи на них. Все наклонились, я тоже. Но вместо грязи я увидел глубокие шрамы на белых ладонях. Они вытянули из моря не одну тысячу миль рыболовного трала. С минуту он дал нам посмотреть, потом сжал руки в кулаки и спрятал в своей пижамной рубашке, как будто мы своим взглядом могли их загрязнить еще больше, и так стоял, улыбаясь Макмерфи своими деснами цвета вымоченной в рассоле свинины.

— У меня был хороший траулер, всего сорок футов, с осадкой двенадцать из настоящего крепкого дуба и тика. — Джордж покачивался взад-вперед, что казалось: он стоит не на полу, а на самой настоящей палубе. — Ей-Богу, это был хороший траулер!

Он начал было поворачиваться, чтобы уйти, но Макмерфи снова удержал его.

— Черт возьми, Джордж, почему же ты молчал, что был рыбаком? Я тут наплел всякого, строю из себя морского волка, но если между нами и этой стенкой, то единственный корабль, на котором я побывал, это линкор «Миссури», а о рыбе могу сказать только, что люблю ее есть больше, чем чистить.

— Чистить легко, этому быстро можно научиться.

— Ей-Богу, Джордж, давай будешь нашим капитаном, а мы — твоей командой.

Джордж отстранился и отрицательно покачал головой.

— Все лодки страшно грязные… все грязное.

— Джордж, послушай. У нас катер специально полностью стерилизованный, отдраенный, как клык у собаки. Ты не измажешься, ты же будешь капитаном, тебе даже не придется надевать наживку на крючок. Только стань на капитанский мостик и командуй нами, зелеными салагами. Как ты смотришь на это?

По тому, как зашевелились под рубашкой руки Джорджа, я понял, что это предложение для него очень соблазнительно, и все же он отказался: мол, страшно, вдруг испачкается. Макмерфи старался изо всех сил, но тот мотал головой так же упорно, пока в замке наконец не щелкнул ключ; в коридоре возникла Большая Сестра со своей корзинкой, полной сюрпризов, прошла вдоль очереди, автоматически раздавая каждому по улыбке и «доброму утру». Джордж отстранился от нее, нахмурился, Макмерфи заметил это и, когда она прошла, чуть наклонив голову на бок, лукаво посмотрел на Джорджа.

— Джордж, сестра говорила, что море неспокойное и нам опасно пускаться в дорогу. Это правда? Ты тоже так считаешь?