Стоя спиной к реке, Сененмут не мог видеть, как рабы валятся один за другим. От чрезмерных перегрузок и переутомления люди лишались чувств, острые камни впивались в подошвы босых ног подобно наконечникам стрел, и если падал один, то следующие переступали через его тело, словно не замечали беднягу. Так гнал их голос Сененмута, без устали повторявшего команды:

— И раз, и два, и Амон-Ра, и Мааткара, и взяли, и подтянем, и сил, и успеха нашему фараону!

И так сотни, тысячи раз, до хрипоты.

Инени исподтишка посматривал на «своего мальчика», и ему виделось, будто Ка и Ба оставили этого человека, будто кричало и топало бездушное тело, и остановиться оно сможет лишь тогда, когда завершится дело, которое Сененмут втемяшил себе в голову. А Сененмут не давал рабам роздыха, ибо остановись один из колоссов — поднять и заново привести его в движение было бы проблематично. Это могло бы занять не один день, а как долго продержится высокий уровень вод Нила в месяце паофи, неведомо никому.

Но окончательно сбивало старого Инени с толку то, что Сененмут ни разу даже не обернулся, чтобы проконтролировать транспортировку, чтобы посмотреть, выполняются ли его команды вообще. Будто в зеркало, бросал Сененмут время от времени пристальный взгляд внутрь бронзовой воронки, из которой мощными раскатами отражался его голос:

— И раз, и два, и взяли, и подтянем!..

Никогда еще не сознавал Инени с такой остротой свою старческую немощь, никогда так не презирал палку, на которую опирался в этот момент. Его все время подмывало сорваться с места, впрячься в один из канатов толщиной с руку и, будучи воодушевленным силой Ра, волочить тяжелый блок к кораблю. Но все, что он мог, это сгибать и разгибать колени в такт командам Сененмута. Казалось, из бронзовой воронки гремит голос самого бога — решительный и властный.

Теперь каменные иглы были от кораблей на расстоянии своей длины. Наклонная платформа, установленная на берегу, вела к барже, на которой мог бы уместиться колонный зал большого храма Амона в Карнаке, столь велики были ее размеры. От высоко поднятого носа до кормы она насчитывала три сотни локтей, а шириной была еще в сотню локтей. Сененмут велел на верфях Мемфиса, бывшей столицы царства, построить это судно, которое удерживалось по курсу четырьмя рулевыми. Только ради четырех рулевых весел в страну кедров была послана экспедиция, чтобы найти и срубить стволы, прямые, как сияющие длани Ра, и высотой до неба. Корабельщики предупреждали, мол, даже Хеопс, который правил полвека и возвел сооружение, превосходящее все когда-либо сотворенное человеческими руками, и тот не рискнул строить транспортное средство подобных размеров, ибо это противно воле богов. А ведь Хеопс воздвиг гору в пустыне! Однако Сененмут оставил все предостережения без малейшего внимания и с ветреностью неопытной юности рассмеялся: дескать, это было тысячу лет назад, когда Амон и Ра еще враждовали, претендуя на высшие почести. Сегодня все чтят Амона-Ра, царя над всеми богами, а то, что делается во славу верховного божества, благословенно и не может не удаться — подобно тому как из куска глины выходит кувшин на гончарном круге.

И вот однажды люди по обоим берегам Великой реки увидели, как гигантская баржа, взятая на буксир двадцатью семью нильскими барками, спускается на воду и восемьсот шестьдесят четыре раба, запряженных в ремни, тянут ее вверх по Нилу. И тогда бросились люди на землю и из страха стали посыпать себе головы песком, ибо подумали, что мимо них проходит солнечная барка Ра.

Сейчас корабли-буксиры снова стояли наготове. И хотя на этот раз путешествие предстояло вниз по течению, Сененмут опасался, что с таким грузом на борту четырех мощных рулевых весел для маневренности все же не хватит, поэтому он распорядился, чтобы еще и могучие мужчины тянули баржу на канатах. Это были пышущие здоровьем молодцы, которых Сененмут нанял в дельте, где речных рукавов больше, чем сухопутных дорог. Целый месяц их откармливали мясом сотни телят, и теперь они рвались впрячься в ремни, подобно гребцам в День гребли в десятом месяце года, когда с наступлением дня фараон открывает состязания на воде кличем: «Вперед к западу, на весла!»

«Где, — размышлял Инени, наблюдая за ревущим, бушующим, выкрикивающим четкие команды Сененмутом, — пределы этого человека?» Совсем недавно он учил «своего мальчика» основам обработки камня, тому, что твердый камень полирует более мягкий, что породы юга тверже, чем породы севера. И не заметил, как юноша превзошел его, советника и архитектора трех царей, награжденного Ожерельем доблести. В своем искусстве и заслугах Сененмут — благодаря милости царицы — поднялся до советника, управителя дома и воспитателя царских детей, получил титулы начальника удвоенной житницы Амона, хранителя казны и начальника всех работ для бога. Чем он кончит?

Ушам стало больно, как на загробном суде богов, когда опорные балки вдруг затрещали и раскололись подобно хрупкой игрушке, а платформа закачалась, как только сверкающий колосс упал на нее, словно жертвенная корова, которой перед алтарем подрубили передние ноги мечом жреца. Дело должно удаться! Теперь, когда первую каменную иглу от баржи отделяло всего лишь несколько шагов, даже последние скептики прониклись энтузиазмом. Каждый «и раз, и два» на ладонь приближали колосса к цели. Да и воодушевленная успехом другая бригада, тянувшая второй обелиск, постаралась приблизиться к первой хотя бы на два мелких шажка; она при каждой команде приподнимала груз чуть выше и передвигала его чуть дальше. И когда старшина первой бригады, который стоял на каменной игле, широко расставив ноги, чтобы корректировать малейшее отклонение от направляющей, заметил, что их нагоняют, его голос, передающий команды Сененмута рабам, зазвучал еще громче, еще хлестче. Люди сообразили, в чем дело, тверже уперлись пятками в песок и поднапряглись, в кровь стирая себе плечи.

И вдруг подгоняющие крики Сененмута смолкли. Зная каждую ладонь площади, молодой архитектор, казалось, считал шаги рабов и в уме отмечал малейший сдвиг колоссов. Повернувшись, он оценивающе оглядел завершенный труд. Первый обелиск лежал как раз на высоте баржи параллельно реке, и мостки из балок толщиной с человека, по которым колосс должен быть передвинут на судно, уже были сооружены.

Нетвердо держась на ногах, словно на последнем издыхании, как звери после многодневной скачки по пустыне, повсюду стояли, сидели, лежали рабы, до которых только теперь дошло, какой нечеловеческий подвиг они совершили все вместе. Прошло время, и то тут, то там разразились ликующие возгласы «Радуйся, Амон-Ра!», которые затем смешались с криками «Радуйся, Мааткара! Твое желание стало явью!» И люди, мгновение назад выглядевшие скорее мертвыми, чем живыми, принялись прыгать, плясать, хлопать друг друга по плечам. И подняли на плечи Сененмута и пронесли его вокруг обелисков подобно военачальнику, одержавшему победу над гранитом юга.

Тогда соскочил Сененмут на первого колосса и поднял руку, и тут же стих хор множества голосов.

— Сам Амон вел канаты, которыми вы укротили камни юга. И через миллионы лет не забудут ваш подвиг, и будут чтить вас, и восхищаться вами. Но труд наш еще не окончен. Смело беритесь за подъемные балки и перетаскивайте колоссов на судно!

И снова раздался ликующий хор, будто слова Сененмута вселили в рабов новые силы. Люди кинулись к своим местам: кто к канату, кто к балке — и вот уже все приготовились к новой команде.

— И взяли! — взревел Сененмут так, что голос его проник в душу каждого. — Взяли!

Однако, несмотря на то что рычаги грохотали подобно громам после молний над дельтой Нила, а канаты стенали подобно плакальщицам, обелиск не сдвинулся с места.

— Сет красноглазый! — выругался Сененмут и внимательным взглядом окинул блок.

Оказалось, что во время короткой паузы колосс осел так, что платформа медленно, но неуклонно стала погружаться в почву. Теперь счет пошел на секунды, ибо каждое промедление осложняло работу: если обелиск успеет осесть так, что окажется ниже мостков, поднять его мышечной силой будет невозможно и все задуманное станет вообще невыполнимым и даже бессмысленным. Тогда придется строить новую платформу и начинать опасную затею заново.