Тут все принялись жалеть Борднава. Ни один хороший ужин не обходился без Борднава. Ну, что ж поделаешь, придется обойтись без него! Стали уже говорить о другом, как вдруг раздался грубый голос:

— Что такое! Что такое! Вы меня, кажется, хоронить собрались!

Раздались восклицания, все обернулись. На пороге стоял Борднав, огромный, багровый, с несгибавшейся ногой; он опирался о плечо Симонны Кабирош. В то время его любовницей была Симонна. Эта девочка получила образование, играла на фортепиано, говорила по-английски; она была прехорошенькой блондинкой, такой хрупкой, что сгибалась под тяжестью опиравшегося на нее Борднава, и все же покорно улыбалась. Он постоял несколько минут в своей излюбленной позе, рисуясь, зная, что оба они представляют красивое зрелище.

— Вот, что значит вас любить, — продолжал он. — Я побоялся соскучиться и подумал: дай пойду…

Но он тут же выругался:

— А, черт!

Симонна шагнула слишком быстро; Борднав поскользнулся. Он толкнул девушку, а она, не переставая улыбаться, опустила хорошенькую головку, как собачонка, которая боится побоев, и поддерживала Борднава изо всех сил. Тут все заохали и устремились к ним. Нана и Роза Миньон придвинули кресло, в которое уселся Борднав; другие женщины подставили еще кресло для его больной ноги. Само собой разумеется, что все присутствовавшие актрисы расцеловались с ним, а он ворчал и охал:

— А, черт подери! Черт подери!.. Ну, зато аппетит-то у меня здоровенный — сами увидите.

Пришли еще гости. В комнате негде было повернуться. Стук посуды и серебра прекратился; теперь из большой гостиной доносился шум голосов, из которых выделялся голос метрдотеля. Нана уже теряла терпение, она больше никого не ждала и не понимала, почему не зовут к столу. Она послала Жоржа узнать, в чем дело, и была очень удивлена, увидев новых гостей, мужчин и женщин. Они были ей совершенно не знакомы. Это немного смутило ее, и она обратилась с расспросами к Борднаву, Миньону, Лабордету. Но и те их не звали. Тогда она спросила графа Вандевра, и он вдруг вспомнил, что то были молодые люди, которых он завербовал у графа Мюффа. Нана поблагодарила. Хорошо, хорошо, надо только чуть потесниться; она попросила Лабордета, чтобы он приказал прибавить еще семь приборов. Не успел он войти, как лакей привел еще троих гостей. Это было уж слишком: положительно некуда будет сесть. Нана рассердилась и величественно произнесла, что это просто неприлично. Но когда пришли еще двое, она расхохоталась; это даже забавно, заметила она, ну что ж, как-нибудь разместимся. Все гости стояли, только Гага и Роза Миньон сидели, так как Борднав один занимал два кресла. Гости тихо разговаривали; некоторые подавляли невольную зевоту.

— Послушай-ка, не пора ли сесть за стол?.. — спросил Борднав. — Кажется мы в сборе.

— О, да, мы в полном сборе, еще бы! — ответила Нана, смеясь. Она обвела присутствующих взглядом, и лицо ее стало вдруг серьезным, как будто она удивилась, что не видит гостя, о котором умалчивала. Надо было бы подождать. Несколько минут спустя приглашенные увидели господина высокого роста, с благородной осанкой и прекрасной седой бородой. Удивительнее всего, что никто не заметил, как он вошел; он, очевидно, проник в маленькую гостиную через полуотворенную дверь спальни. Воцарилась тишина, гости перешептывались. Граф де Вандевр, по-видимому, был знаком с седым господином, так как незаметно пожал ему руку; но на расспросы дам ответил только улыбкой. Тогда Каролина Эке вполголоса стала рассказывать, что это английский лорд, который на днях уезжает в Англию жениться; она прекрасно знала его, он был ее любовником. История эта обошла всех присутствующих женщин. Только Мария Блон выразила сомнение, возразив, что по ее мнению, это немецкий посланник, не раз ночевавший у ее подруги. Мужчины обменивались краткими замечаниями на его счет. По лицу видно, что человек серьезный. Быть может, он-то и заплатил за ужин, да, по всей вероятности. Похоже на то. Ладно! Лишь бы ужин был хороший! Вопрос остался не выясненным, и о пожилом господине забыли. Метрдотель растворил дверь большой гостиной и доложил:

— Кушать подано.

Нана взяла под руку Штейнера, как будто не заметив движения седого господина, который пошел за ними один. Впрочем, ничего из шествия парами не получилось. Мужчины и женщины вошли гурьбой, смеясь над этой незатейливой простотой. Во всю длину комнаты, откуда была вынесена мебель, стоял стол, но он не мог вместить всех гостей, даже приборы удалось расставить с трудом. Стол освещали четыре канделябра, по десять свечей каждый. Особенно выделялся один из них, из накладного серебра, с пучками цветов справа и слева. Сервировка отличалась чисто ресторанной роскошью — фарфор был с золотым рисунком сеточкой, без вензелей, потускневшее серебро потеряло блеск от постоянного мытья, а разрозненные бокалы из хрусталя можно было бы пополнить в любом торговом заведении. Чувствовалось по всему, что это своеобразное новоселье, подготовленное наскоро по случаю свалившегося на голову богатства, когда даже еще не успели все расставить по своим местам. Недоставало люстры; очень высокие свечи в канделябрах едва разгорались и проливали скудный желтый свет на компотницы, тарелки и симметрично расставленные плоские вазы с пирожными, фруктами и вареньем.

— Знаете что, — сказала Нана, — давайте усядемся как попало — Так гораздо веселее.

Она стояла у середины стола. Старик с которым никто не был знаком, встал по правую ее руку, а Штейнер — по левую. Гости уже начали усаживаться, как вдруг из маленькой гостиной донесся громкий ворчливый голос. То был Борднав: о нем забыли, и он с величайшим трудом пытался подняться со своих двух кресел; он орал, звал эту дрянь Симонну, которая ушла с остальными. Женщины тотчас же с участием подбежали к нему. Борднав наконец явился, его поддерживали Каролина, Кларисса, Татан Нене, Мария Блон. Они почти несли его на руках. Усадить его было целым событием.

— В середину, напротив Нана! — кричали гости. — Посадите Борднава посредине! Он будет председательствовать!

Дамы усадили его посредине. Понадобился еще один стул для его больной ноги. Две женщины подняли ее и осторожно положили на стул. Ничего, придется есть, сидя боком.

— Эх, дьявол! — ворчал он. — Прямо в колоду какую-то превратился!.. Ну, что ж, мои козочки, папаша отдается на ваше попечение.

По правую его руку сидела Роза Миньон, по левую — Люси Стьюарт. Они обещали ухаживать за ним. Все разместились. Граф де Вандевр сел рядом с Люси и Клариссой, Фошри — с Розой Миньон и Каролиной Эке. По другую сторону — Ла Фалуаз, поспешивший занять место рядом с Гага, не обращая внимания на Клариссу, которая сидела напротив Миньона, не упускавшего ни на минуту из виду Штейнера, которого отделяла от него только сидевшая рядом Бланш, по левую его руку была Татан Нене, а рядом с нею — Лабордет. Наконец, на обоих концах стола расселись кое-как молодые люди, женщины: Симонна, Леа де Орн, Мария Блон, тут же были и Жорж Югон с Дагнэ: они относились друг к другу с возрастающей симпатией и улыбались, глядя на Нана.

Двое остались без мест, над ними подтрунивали. Мужчины предлагали сесть к ним на колени. Кларисса не могла двинуть рукой и просила Вандевра кормить ее. Уж очень много места занимал Борднав со своими стульями! Было сделано последнее усилие, и все разместились; зато, по словам Миньона, гости чувствовали себя точно сельди в бочке.

— Пюре из спаржи, консоме а ла Делиньяк, — докладывали лакеи, разнося за спиной гостей полные тарелки.

Борднав громко рекомендовал консоме; но вдруг поднялся шум; слышались протестующие, сердитые голоса. Дверь отворилась, вошли трое запоздавших — одна женщина и двое мужчин. Ну, нет, это слишком! Нана, не встав с места, прищурилась, стараясь разглядеть, знает ли она их. Женщина — Луиза Виолен. Мужчин она ни разу не видела.

— Дорогая, — проговорил Вандевр, — позвольте представить вам моего друга — господина Фукармон, морского офицера, я его пригласил.