Вошел старик Боск, угрюмый и в то же время добродушный, волоча ноги и кашляя. Он был закутан в старый желтый плащ, одна пола которого спустилась с плеча, открывая шитый золотом камзол короля Дагобера. Положив на фортепьяно корону, он несколько секунд молча топтался на месте; руки его тряслись от злоупотребления спиртными напитками; но длинная седая борода придавала степенность его воспаленному лицу алкоголика. Вдруг тишину нарушил сильный дождь, забарабанивший в большое квадратное окно, которое выходило на двор. Боск с отвращением махнул рукой и проворчал:

— Экая собачья погода!

Симонна и Прюльер не шелохнулись. Пять — шесть пейзажей и портретов актера Берне желтели в теплом отблеске газа. На колонке стоял бюст Потье, бывшей знаменитости «Варьете», и глядел своими пустыми глазами. Послышался раскатистый голос. Вошел Фонтан в костюме второго действия, одетый щеголем, во всем светло-коричневом, вплоть до перчаток.

— Послушайте-ка! — воскликнул он, размахивая руками. — Ведь сегодня мои именины, знаете?

— Да ну? — спросила Симонна, улыбаясь, и подошла к нему, словно ее притягивали большой нос комика и его рот до ушей. — Значит, тебя зовут Ахиллом?

— Именно!.. Я даже собираюсь попросить госпожу Брон подать сюда шампанского после второго действия.

Уже несколько секунд вдали трещал звонок. Непрерывный звук его то ослабевал, то усиливался, а когда звонок умолк, по лестнице сверху донизу прокатился крик, замирая в коридорах: «Кто во втором, на сцену!» Крик приближался, маленький бледный человечек пробежал мимо дверей артистического фойе, бросив во всю силу своего жиденького голоса: «Кто во втором, на сцену!»

— Ишь ты! Шампанского! — проговорил Прюльер, словно и не слыша всего этого шума. — Разгулялся, брат!

— А я на твоем месте велел бы принести шампанское из кафе, — медленно произнес старик Боск, усевшись на зеленый бархатный диванчик и прислонив голову к стене.

Но Симонна говорила, что нужно поддержать коммерцию г-жи Брон. Она хлопала в ладоши и пожирала Фонтана загоревшимися глазами. Его лицо, похожее на козлиную морду, находилось в вечном движении; он все время водил то глазами, то носом, то губами.

— Ах, уж этот Фонтан! — ворковала она. — Он единственный в своем роде, единственный!

Обе двери фойе были раскрыты настежь и выходили в коридор, который вел за кулисы. Вдоль желтой стены, ярко освещенной скрытым газовым фонарем, быстро пробегали тени мужчин в театральных костюмах, полуголых женщин, закутанных в шали: это были статисты, участвовавшие во втором акте, маски из кабачка «Черный Шар»; а в конце коридора раздавался топот актеров, спускавшихся по пяти ступенькам на сцену. Когда мимо двери пробежала высокая Кларисса, Симонна окликнула ее; но та ответила, что сейчас вернется. Она действительно почти тотчас же появилась, дрожа в тонкой тунике и шарфе Ириды.

— Фу-ты! — проговорила Кларисса. — Какой холодище! А я оставила шубу у себя в уборной!

Грея перед камином ноги в трико розоватого цвета, продолжала:

— Принц приехал.

— Вот как! — воскликнули с любопытством остальные.

— Да, я потому и побежала, мне хотелось взглянуть… Он в первой ложе с правой стороны, в то и же, что и в четверг. Каково? Третий раз за одну неделю. И везет же этой Нана!.. А я, признаться, билась об заклад, что он больше не приедет.

Симонна раскрыла было рот. Но ее слова заглушил раздавшийся снова возле самого фойе крик. Пронзительным голосом сценариус орал во всю мочь: «На сцену!»

— Третий раз, вот это мило, так мило, — сказала Симонна, когда ей удалось наконец заговорить. — А знаете, он не хочет ездить к ней, он возит ее к себе. Ну и влетит же ему это в копеечку!

— Ну что ж! Любишь кататься, люби и саночки возить! — злобно пробормотал Прюльер, вставая; и, подойдя к зеркалу, он окинул себя взглядом красавца-мужчины, баловня кулис.

— На сцену, на сцену! — раздавался терявшийся в отдалении голос сценариуса, носившегося по всем лестницам и коридорам.

Тут Фонтан, знавший историю первой встречи Нана с принцем, вздумал поделиться своими сведениями с обеими актрисами; те слушали, тесно прижавшись к нему, и громко хохотали, когда он, останавливаясь на некоторых пикантных подробностях, близко наклонялся к молодым женщинам. Старик Боск не двигался с места. Его такие истории больше не занимали. Он гладил большого рыжего кота, блаженно свернувшегося клубочком на скамеечке; он даже взял его на руки и добродушно ласкал, не забывая свою роль одряхлевшего короля. Кот выгибал спину, долго обнюхивал большую седую бороду, но ему, как видно, не понравился запах клея; он ушел от старика и снова заснул, свернувшись клубочком. У Боска был строгий, сосредоточенный вид.

— Все равно, я на твоем месте заказал бы шампанское в кафе, там оно лучше — сказал он вдруг Фонтану, когда тот кончил рассказывать.

— Началось! — бросил на ходу протяжным, истошным голосом сценариус. — Началось! Началось!

С минуту слышался его крик. Затем раздался шум быстрых шагов. В открытую дверь ворвались звуки музыки и отдаленный гул; тогда ее захлопнули с глухим стуком.

В артистическом фойе снова наступила тяжелая тишина, словно оно находилось за тысячу лье от рукоплескавшей толпы. Симонна и Кларисса все еще сплетничали про Нана.

— Эта никогда не спешит! Вчера еще она опоздала к выходу.

Но тут все замолчали, в дверь заглянула женщина, но поняв, что ошиблась, она побежала дальше. Это была Атласная в шляпе и вуалетке, точно дама, явившаяся с визитом. «Порядочная сволочь!» — бросил Прюльер, целый год встречавший ее в кафе «Варьете». А Симонна рассказала, что Нана, узнав в Атласной старую подругу по пансиону, воспылала к ней нежными чувствами и приставала к Борднаву, чтобы тот дал ей дебют.

— А, добрый вечер, — проговорил Фонтан, пожимая руки входившим Миньону и Фошри.

Старик Боск протянул Миньону два пальца, а женщины расцеловались с ним.

— Хороший сегодня сбор? — спросил Фошри.

— О, великолепный! — ответил Прюльер. — Надо видеть, с какой жадностью все они набрасываются!..

— Слушайте-ка, дети мои, — заметил Миньон, — вам, кажется, пора выходить.

— Да, скоро.

Их выход был только в четвертой сцене. Один лишь Боск инстинктивно поднялся с места, почуяв, как старая театральная крыса, приближение своей реплики. Действительно, в дверях показался сценариус.

— Господин Боск! Мадемуазель Симонна! — позвал он.

Симонна живо набросила на плечи меховую шубку и вышла. Боск не спеша взял свою корону и напялил ее на голову; затем, волоча за собою плащ и не совсем твердо держась на ногах, он поплелся, сердито ворча, точно человек, которого побеспокоили.

— Ваша последняя рецензия была весьма доброжелательна, — проговорил Фонтан, обращаясь к Фошри. — Только почему вы называете актеров тщеславными?

— Да, голубчик, зачем ты так говоришь? — воскликнул Миньон, опуская свои огромные руки на хрупкие плечи журналиста так, что тот согнулся под их тяжестью.

Прюльер и Кларисса едва удержались от смеха. С некоторых пор весь театр забавлялся комедией, разыгрывавшейся за кулисами. Миньон, взбешенный увлечением жены, вне себя оттого, что Фошри, кроме сомнительных рецензий, ничего не вносит в дом, вздумал отомстить ему чрезмерным проявлением дружеских чувств. Каждый вечер, встречаясь с ним на сцене, он угощал его тумаками, как бы от прилива необычайной симпатии, и, тщедушный в сравнении с этим гигантом, Фошри должен был принимать удары с принужденной улыбкой, чтобы не рассориться с мужем Розы.

— А, милейший, вы оскорбляете Фонтана! — продолжал шутить Миньон. — Берегитесь! Раз, два — и бац в грудь!

Он размахнулся и так сильно ударил молодого человека, что тот побледнел и с минуту не мог выговорить ни слова. Но тут Кларисса, подмигнув, указала остальным на стоявшую в дверях фойе Розу Миньон. Роза видела всю эту сцену. Она прямо направилась к журналисту, как бы не замечая мужа. Роза была в костюме маленькой девочки с голыми руками; она поднялась на цыпочки и подставила лоб, надув губки и ласкаясь, как ребенок.